Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел
на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один
час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать
на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный
час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Части света быстро сближаются между собою: из Европы в Америку — рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь
часов, — пуф, шутка конечно, но современный пуф, намекающий
на будущие гигантские успехи мореплавания.
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по
часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов:
на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.
Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком
на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в
час.
Да, несколько
часов пробыть
на море скучно, а несколько недель — ничего, потому что несколько недель уже есть капитал, который можно употребить в дело, тогда как из нескольких
часов ничего не сделаешь.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной воды, забыл даже, как мы провели остальные пять дней странствования между маяком и банкой; помню только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел
часов в пять после обеда
на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый берег и пустые зеленые равнины.
Чем смотреть
на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый
час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма
на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу.
Утром мы все четверо просыпались в одно мгновение, ровно в восемь
часов, от пушечного выстрела с «Экселента», другого английского корабля, стоявшего
на мертвых якорях, то есть неподвижно, в нескольких саженях от нас.
Он побранил было петуха, этот живой будильник, но, взглянув
на дедовские
часы, замолчал.
Я ахнул: платье, белье, книги,
часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я было расположил так аккуратно по ящикам бюро, — все это в кучке валялось
на полу и при каждом толчке металось то направо, то налево.
Но пора кончить это письмо… Как? что?.. А что ж о Мадере: об управлении города, о местных властях, о числе жителей, о количестве выделываемого вина, о торговле: цифры, факты — где же все? Вправе ли вы требовать этого от меня? Ведь вы просили писать вам о том, что я сам увижу, а не то, что написано в ведомостях, таблицах, календарях. Здесь все, что я видел в течение 10-ти или 12-ти
часов пребывания
на Мадере. Жителей всех я не видел, властей тоже и даже не успел хорошенько посетить ни одного виноградника.
22 января Л. А. Попов, штурманский офицер, за утренним чаем сказал: «Поздравляю: сегодня в восьмом
часу мы пересекли Северный тропик». — «А я ночью озяб», — заметил я. «Как так?» — «Так, взял да и озяб: видно, кто-нибудь из нас охладел, или я, или тропики. Я лежал легко одетый под самым люком, а «ночной зефир струил эфир» прямо
на меня».
Выйдешь из каюты
на полчаса дохнуть ночным воздухом и простоишь в онемении два-три
часа, не отрывая взгляда от неба, разве глаза невольно сами сомкнутся от усталости.
И это же солнце вызовет здесь жизнь из самого камня, когда тропический ливень хоть
на несколько
часов напоит землю.
Солнце уж высоко; жар палит: в деревне вы не пойдете в этот
час ни рожь посмотреть, ни
на гумно.
После обеда,
часу в третьем, вызывались музыканты
на ют, и мотивы Верди и Беллини разносились по океану.
А где Витул, где Фаддеев? марш в воду! позвать всех коков (поваров) сюда и перекупать их!» В шестом
часу, по окончании трудов и сьесты, общество плавателей выходило наверх освежиться, и тут-то широко распахивалась душа для страстных и нежных впечатлений, какими дарили нас невиданные
на севере чудеса.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором
часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Наконец 10 марта,
часу в шестом вечера, идучи снизу по трапу, я взглянул вверх и остолбенел: гора так и лезет
на нас.
Мы провели с
час, покуривая сигару и глядя в окно
на корабли, в том числе
на наш,
на дальние горы; тешились мыслью, что мы в Африке.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный
час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы
на город и залив.
На вcяком шагу бросаются в глаза богатые магазины сукон, полотен, материй,
часов, шляп; много портных и ювелиров, словом — это уголок Англии.
На другой день утром,
часов в 8, кто-то стучит в дверь.
В отеле в
час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой
на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели
на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а
часа в три отнес их сам
на почту.
А разве вы ожидали противного?..» — «Нет: я сравниваю с нашими офицерами, — продолжал он, —
на днях пришел английский корабль, человек двадцать офицеров съехали сюда и через
час поставили вверх дном всю отель.
И нынче еще упорный в ненависти к англичанам голландский фермер, опустив поля шляпы
на глаза, в серой куртке, трясется верст сорок
на кляче верхом, вместо того чтоб сесть в омнибус, который, за три шилинга,
часа в четыре, привезет его
на место.
Часов в пять, когда жара спала, все оживилось: жалюзи открылись;
на крыльцах появилось много добрых голландских фигур, мужских и женских.
На ночь нас развели по разным комнатам. Но как особых комнат было только три, и в каждой по одной постели, то пришлось по одной постели
на двоих. Но постели таковы, что
на них могли бы лечь и четверо.
На другой день,
часу в восьмом, Ферстфельд явился за нами в кабриолете,
на паре прекрасных лошадей.
Часу в пятом мы распрощались с девицами и с толстой их ма, которая явилась после обеда получить деньги, и отправились далее, к местечку Веллингтону, принадлежащему к Паарльскому округу и отстоящему от Паарля
на девять английских миль.
Кругом горы теряли с каждым шагом угрюмость, и мы незаметно выехали из ущелья, переехали речку, мостик и
часов в пять остановились
на полчаса у маленькой мызы Клейнберг.
К обеду, то есть
часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой
на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
На другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились
часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Часов в десять вечера жестоко поддало, вал хлынул и разлился по всем палубам,
на которых и без того много скопилось дождевой воды.
Штили держали нас дня два почти
на одном месте, наконец 17 мая нашего стиля, по чуть-чуть засвежевшему ветерку, мимо низменного, потерявшегося в зелени берега добрались мы до Анжерского рейда и бросили якорь. Чрез несколько
часов прибыл туда же испанский транспорт, который вез из Испании отряд войск в Манилу.
— Да их нет в Анжере: они уехали в городок, лежащий
на пути в Батавию, в трех
часах езды от Анжера.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли с
час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко.
На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо
на голоса, и вышли
на широкую поляну.
Мы
часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились
на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская глаз с чудесного берега, долго плыли по рейду.
Часов в пять, перед захождением солнца, мухаммедане стали тут же,
на лодках, делать омовение и творить намаз.
Европеянок можно видеть у них дома или с пяти
часов до семи, когда они катаются по эспланаде, опрокинувшись
на эластические подушки щегольских экипажей в легких, прозрачных, как здешний воздух, тканях и в шляпках, не менее легких, аjour: точно бабочка сидит
на голове.
В шесть
часов вечера все народонаселение высыпает
на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы.
На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда,
на горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго,
часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу
на другой диван, ища прохлады. «Вы то
на правый, то
на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Иногда бросало так, что надо было крепко ухватиться или за пушечные тали, или за первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше. У меня дверь была полуоткрыта, и я слышал каждый шум, каждое движение
на палубе: слышал, как
часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче.
Часа в три утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги. Начались сильные размахи.
Спустя полчаса трисель вырвало. Наконец разорвало пополам и фор-марсель. Дело становилось серьезнее; но самое серьезное было еще впереди. Паруса кое-как заменили другими.
Часов в семь вечера вдруг
на лицах командиров явилась особенная заботливость — и было от чего. Ванты ослабели, бензеля поползли, и грот-мачта зашаталась, грозя рухнуть.
— Нет, три, — сказал он, — это только
на четверть
часа фрегат взял большой ход: теперь стихает.
Положили было ночью сниматься с якоря, да ветер был противный.
На другой день тоже. Наконец 4-го августа,
часа в четыре утра, я, проснувшись, услышал шум, голоса, свистки и заснул опять. А
часов в семь ко мне лукаво заглянул в каюту дед.
2-го сентября, ночью
часа в два, задул жесточайший ветер: порывы с гор, из ущелий, были страшные. В три
часа ночи, несмотря
на луну, ничего не стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его не слыхать было за ветром.
Часов в семь утра мгновенно стихло, наступила отличная погода. Следующая и вчерашняя ночи были так хороши, что не уступали тропическим. Какие нежные тоны — сначала розового, потом фиолетового, вечернего неба! какая грациозная, игривая группировка облаков! Луна бела, прозрачна, и какой мягкий свет льет она
на все!
В 10-м
часу приехали, сначала оппер-баниосы, потом и секретари. Мне и К. Н. Посьету поручено было их встретить
на шканцах и проводить к адмиралу. Около фрегата собралось более ста японских лодок с голым народонаселением. Славно: пестроты нет, все в одном и том же костюме, с большим вкусом! Мы с Посьетом ждали у грот-мачты, скоро ли появятся гости и что за секретари в Японии, похожи ли
на наших?
Радость, радость, праздник: шкуна пришла! Сегодня, 3-го числа, палят японские пушки. С салингов завидели шкуну.
Часу в 1-м она стала
на якорь подле нас. Сколько новостей!