Неточные совпадения
Но не знать петербургскому жителю, что
такое палуба, мачта, реи, трюм, трап, где корма, где нос, главные части и принадлежности корабля, — не совсем позволительно,
когда под боком стоит флот.
Не ездите, Христа ради!» Вслушавшись в наш разговор, Фаддеев заметил, что качка ничего, а что есть на море
такие места, где «крутит», и
когда корабль в эдакую «кручу» попадает,
так сейчас вверх килем повернется.
В Немецком море,
когда шторм утих, мы видели одно
такое безнадежное судно.
Когда захотят похвастаться другом, как хвастаются китайским сервизом или дорогою собольей шубой, то говорят: «Это истинный друг», даже выставляют цифру XV, XX, XXX-летний друг и
таким образом жалуют друг другу знак отличия и составляют ему очень аккуратный формуляр.
Не лучше ли,
когда порядочные люди называют друг друга просто Семеном Семеновичем или Васильем Васильевичем, не одолжив друг друга ни разу, разве ненарочно, случайно, не ожидая ничего один от другого, живут десятки лет, не неся тяжеcти уз, которые несет одолженный перед одолжившим, и, наслаждаясь друг другом, если можно, бессознательно, если нельзя, то как можно менее заметно, как наслаждаются прекрасным небом, чудесным климатом в
такой стране, где дает это природа без всякой платы, где этого нельзя ни дать нарочно, ни отнять?
Мудрено ли, что при
таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает,
когда должны прийти в Индию,
когда в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
От этого
так глубоко легла в памяти картина разрезанных нивами полей, точно разлинованных страниц,
когда ехал я из Портсмута в Лондон.
Самый Британский музеум, о котором я
так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах,
когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница, в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Вечером он для иностранца — тюрьма, особенно в
такой сезон,
когда нет спектаклей и других публичных увеселений, то есть осенью и зимой.
«Положите метку, — сказал дедушка, —
когда назад пойдем,
так я вам и скажу, где кончится канал и где начало океана…
Когда судно катится с вершины волны к ее подножию и переходит на другую волну, оно делает
такой размах, что, кажется, сейчас рассыплется вдребезги; но
когда убедишься, что этого не случится, тогда делается скучно, досадно, досада превращается в озлобление, а потом в уныние.
«Как же вы пьете вино,
когда и
так жарко?» — спросил я их с помощью мальчишек и посредством трех или четырех языков.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда
так было:
когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на время от своего ига,
когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Улица напоминает любой наш уездный город в летний день,
когда полуденное солнце жжет беспощадно,
так что ни одной живой души не видно нигде; только ребятишки безнаказанно, с непокрытыми головами, бегают по улице и звонким криком нарушают безмолвие.
Такое развлечение имело гораздо более смысла для матросов, нежели торжество Нептуна: по крайней мере в нем не было аффектации, особенно
когда прибавлялась к этому лишняя, против положенной от казны, чарка.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде,
когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я хотел продолжать купаться, но это уже были не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев
так с радости и покатился со смеху,
когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
Мы не могли добиться, что это значит: собственное ли имя, или
так только, окрик на лошадей, даже в каких случаях употреблял он его; он кричал,
когда лошадь пятилась, или слишком рвалась вперед, или оступалась.
Когда мы стали жаловаться на дорогу, Вандик улыбнулся и, указывая бичом на ученую партию, кротко молвил: «А капитан хотел вчера ехать по этой дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись
так, что лошади шли по брюхо в воде.
В самом деле, в тюрьмах,
когда нас окружали черные, пахло не совсем хорошо,
так что барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел на них, стоя поодаль.
Наш скромный доктор
так и обомлел,
когда вошел в столовую.
Погода была
так же хороша, как и за три дня,
когда мы тут были.
Когда ехали по колонии,
так еще он вез сомнительную змею: не знали, околела она или нет.
Не знаю, как и
когда, с
таким способом торговли, разбогатеет этот купец.
Кстати о кокосах. Недолго они нравились нам. Если их сорвать с дерева, еще зеленые, и тотчас пить, то сок прохладен; но
когда орех полежит несколько дней, молоко согревается и густеет. В зрелом орехе оно образует внутри скорлупы твердую оболочку, как ядро наших простых орехов. Мы делали из ядра молоко, как из миндаля: оно жирно и приторно;
так пить нельзя; с чаем и кофе хорошо, как замена сливок.
Когда мы подходили к его клетке, он поспешно удалялся от нас, метался во все четыре угла, как будто отыскивая еще пятого, чтоб спрятаться; но
когда мы уходили прочь, он бежал к двери, сердился, поднимал ужасную возню, топал ногами, бил крыльями в дверь, клевал ее — словом,
так и просился, по характеру, в басни Крылова.
Но… но П. А. Тихменев не дает жить, даже в Индии и Китае, как хочется: он
так подозрительно смотрит,
когда откажешься за обедом от блюда баранины или свинины, от слоеного пирога — того и гляди обидится и спросит: «Разве дурна баранина, черств пирог?» — или патетически воскликнет, обратясь ко всем: «Посмотрите, господа: ему не нравится стол!
Солнце уж было низко на горизонте,
когда я проснулся и вышел. Люди бродили по лесу, лежали и сидели группами; одни готовили невод, другие купались. Никогда скромный Бонин-Cима не видал
такой суматохи на своих пустынных берегах!
«
Так это Нагасаки!» — слышалось со всех сторон,
когда стали на якорь на втором рейде, в виду третьего, и все трубы направились на местность, среди которой мы очутились.
Прочие переводчики молчали: у них правило,
когда старший тут, другой молчит, но непременно слушает;
так они поверяют друг друга.
Так, их переводчик Садагора — который страх как походил на пожилую девушку с своей седой косой, недоставало только очков и чулка в руках, — молчал,
когда говорил Льода, а
когда Льоды не было, говорил Садагора, а молчал Нарабайоси и т. д.
Но я готов отстаивать свое мнение, теперь особенно,
когда я только что расстался с китайцами,
когда черты лиц их
так живы в моей памяти и
когда я вижу другие, им подобные.
Пустить —
когда им было
так тихо, покойно, хорошо — и спать и есть.
Не дети ли,
когда думали, что им довольно только не хотеть,
так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Вспомните наши ясно-прохладные осенние дни,
когда, где-нибудь в роще или длинной аллее сада, гуляешь по устланным увядшими листьями дорожкам;
когда в тени
так свежо, а чуть выйдешь на солнышко, вдруг осветит и огреет оно, как летом, даже станет жарко; но лишь распахнешься, от севера понесется
такой пронзительный и приятный ветерок, что надо закрыться.
«Холодно что-то, Дьюпин», — сказал я ему,
когда здесь вдруг наступили холода,
так что надо было приниматься за байковые сюртуки.
С Саброски был полный, высокий ондер-баниос, но с
таким неяпонским лицом, что хоть сейчас в надворные советники, лишь только юбку долой, а юбка штофная, голубая: славно бы кресло обить!
Когда я стал заводить ящик с
Вчера, 28-го,
когда я только было собрался уснуть после обеда, мне предложили кататься на шлюпке в море. Мы этим нет-нет да и напомним японцам, что вода принадлежит всем и что мешать в этом они не могут, и
таким образом мы удерживаем это право за европейцами. Наши давно дразнят японцев, катаясь на шлюпках.
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь,
когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день,
когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», — отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и того нет. На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая отвечать на вопросы.
Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы сели обедать.
Часа в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в ту минуту,
когда мы выходили на первый рейд, к Ковальским,
так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
Слышишь и какие-то, будто посторонние, примешивающиеся тут же голоса, или мелькнет в глаза мгновенный блеск не то отдаленного пушечного выстрела, не то блуждающего по горам огонька: или это только
так, призраки, являющиеся в те мгновения,
когда в организме есть ослабление, расстроенность…
Но
когда мы приехали, было холодно; мы жались к каминам, а из них
так и валил черный, горький дым.
Шанхай именно принадлежит к числу
таких мест, которые покажутся хороши,
когда оттуда выедешь.
Когда мы вошли, запах камфары, издали очень приятный,
так усилился, что казалось, как будто к щекам нашим вдруг приложили по подушечке с камфарой.
Мы на этот раз подошли к Нагасаки
так тихо в темноте, что нас с мыса Номо и не заметили и стали давать знать с батарей в город выстрелами о нашем приходе в то время,
когда уже мы становились на якорь.
Кажется, недалеко время,
когда опять проникнет сюда слово Божие и водрузится крест, но
так, что уже никакие силы не исторгнут его.
В другой раз к этому же консулу пристал губернатор, зачем он снаряжает судно, да еще, кажется, с опиумом, в какой-то шестой порт, чуть ли не в самый Пекин,
когда открыто только пять? «А зачем, — возразил тот опять, — у острова Чусана, который не открыт для европейцев, давно стоят английские корабли? Выгоните их, и я не пошлю судно в Пекин». Губернатор знал, конечно, зачем стоят английские корабли у Чусана, и не выгнал их.
Так судно американское и пошло, куда хотело.
Однажды на вопрос, кажется, о том, отчего они
так медлят торговать с иностранцами, Кавадзи отвечал: «Торговля у нас дело новое, несозрелое; надо подумать, как, где, чем торговать. Девицу отдают замуж, — прибавил он, —
когда она вырастет: торговля у нас не выросла еще…»
Когда мы ездили в Нагасаки, нам каждый день давали в полдень закуску, а часа в три
так называемый банкет, то есть чай и конфекты.
В самом деле, для непривычного человека покажется жутко,
когда вдруг четыреста человек, по барабану, бегут к пушкам,
так что не подвертывайся: сшибут с ног; раскрепляют их, отодвигают, заряжают, палят (примерно только, ударными трубками, то есть пистонами) и опять придвигают к борту.
Адмирал предложил тост: «За успешный ход наших дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки, положил голову на стол, пробыл
так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от глаз, и быстро спросил: «
Когда он будет иметь удовольствие угощать адмирала и нас в последний раз у себя?» — «
Когда угодно, лишь бы это не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.