Неточные совпадения
Но
дни шли своим чередом и жизнь
на корабле тоже.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы,
идет ко
дну: люди бросаются в шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
И
пошла беседа
на три
дня.
Однако я устал
идти пешком и уже не насильно лег в паланкин, но вдруг вскочил опять: подо мной что-то было: я лег
на связку с бананами и раздавил их. Я хотел выбросить их, но проводники взяли,
разделили поровну и съели.
«Что же это? как можно?» — закричите вы
на меня… «А что ж с ним делать? не
послать же в самом
деле в Россию». — «В стакан поставить да
на стол». — «Знаю, знаю.
На море это не совсем удобно». — «Так зачем и говорить хозяйке, что
пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
Опять
пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не
шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не сегодня, так завтра задует поживее; но проходили
дни, ночи, паруса висели, фрегат только качался почти
на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся
на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра не было.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов
дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой
на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели
на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я
пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам
на почту.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и войною, углубились далеко внутрь; другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами от берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и
идут в услужение к европейцам,
разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря
на то, что в 1834 г. они освобождены от рабства и, кажется, могли бы выбрать сами себе место жительства и промысл.
Кругом теснились скалы, выглядывая одна из-за другой, как будто вставали
на цыпочки. Площадка была
на полугоре; вниз
шли тоже скалы, обросшие густою зеленью и кустами и уставленные прихотливо разбросанными каменьями.
На дне живописного оврага тек большой ручей, через который строился каменный мост.
На другой
день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе,
идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра.
День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога
шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Кроме того, что изменялись соображения в плане плавания,
дело на ум не
шло, почти не говорили друг с другом.
Я
пошел проведать Фаддеева. Что за картина! в нижней палубе сидело, в самом
деле, человек сорок: иные покрыты были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой
на бочонок, служивший ему столом.
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора
на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не смеет, но что
послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
«После разговора о
делах, — продолжал Кичибе, — губернатор
пойдет к себе отдохнуть, и вы тоже
пойдете отдохнуть в другую комнату, — прибавил он, вертясь
на стуле и судорожно смеясь, — да и… позавтракаете».
Вдруг, когда он стал объяснять, почему скоро нельзя получить ответа из Едо, приводя, между причинами, расстояние, адмирал сделал ему самый простой и естественный вопрос: «А если мы сами
пойдем в Едо морем
на своих судах:
дело значительно ускорится?
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда
идем, воротимся ли, упрашивая сказать
день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», — отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за
день до отхода — и того нет.
На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая отвечать
на вопросы. Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы сели обедать.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар
на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы
шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом
деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
На другой
день, 28 ноября (10 декабря) утром, встали и
пошли… обедать.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы
пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру.
На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто
пошел по
делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Но и инсургенты платят за это хорошо.
На днях они объявили, что готовы сдать город и просят прислать полномочных для переговоров. Таутай обрадовался и
послал к ним девять чиновников, или мандаринов, со свитой. Едва они вошли в город, инсургенты предали их тем ужасным, утонченным мучениям, которыми ознаменованы все междоусобные войны.
На другой
день, вставши и пообедавши, я
пошел, уже по знакомым улицам, в магазины купить и заказать кое-что.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро
дела не делаются и не любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим не терять по-пустому время
на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот
пошлет к микадо.
Мы
шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то. В самом
деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной
на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
Ему
на другой же
день адмирал
послал дюжину вина и по дюжине или по две рюмок и стаканов — пей не хочу!
Он хотел быть
на другой
день, но
шел проливной дождь.
А здесь
дни за
днями идут, как близнецы, похожие один
на другой, жаркие, страстные, но сильные, ясные и безмятежные — в течение долгих месяцев.
Только мы расстались с судами, как ветер усилился и вдруг оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее
идти было бы опасно:
на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего
дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к группе островов Бабуян,
на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Но дунул холод, свежий ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а сегодня, 31-го марта утром, и четвертый. Грот взяли
на гитовы и поставили грот-трисель. NO дует с холодом: вдруг из тропиков, через пять
дней — чуть не в мороз! Нет и 10° тепла. Стихает —
слава Богу!
По временам мы видим берег, вдоль которого
идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто говорит — сивучата пищат, кто — тюлени. Похоже
на последнее, если только тюлени могут пищать, похоже потому, что
днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.
Вина в самом
деле пока в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле, ведут себя хорошо, не разоряются. И мы рады, что наше вино вышло (разбилось
на горе, говорят люди), только Петр Александрович жалобно по вечерам просит рюмку вина, жалуясь, что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и люди наши трезвы, пьют себе чай, и,
слава Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
После обеда я
пошел к товарищам, которые опередили меня. Через
день они отправлялись далее; я хотел ехать вслед за ними, а мне еще надо было запастись меховым платьем и обувью:
на Лене могли застать морозы.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас
дня два
на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была
идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян
на Охотском море.
На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и товарищей.
«
Пошел все наверх!» — скомандует боцман, и четыреста человек бросятся как угорелые, точно спасать кого-нибудь или сами спасаться от гибели, затопают по палубе, полезут
на ванты: не знающий
дела или нервозный человек вздрогнет, подумает, что случилась какая-нибудь беда.