Неточные совпадения
Главное занятие его, сверх езды за каретой, — занятие, добровольно возложенное им
на себя, состояло в обучении мальчишек аристократическим манерам передней. Когда он был трезв,
дело еще
шло кой-как с рук, но когда у него в голове шумело, он становился педантом и тираном до невероятной степени. Я иногда вступался за моих приятелей, но мой авторитет мало действовал
на римский характер Бакая; он отворял мне дверь в залу и говорил...
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с
дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем,
посылали в семью вырученные деньги.
Я имею отвращение к людям, которые не умеют, не хотят или не дают себе труда
идти далее названия, перешагнуть через преступление, через запутанное, ложное положение, целомудренно отворачиваясь или грубо отталкивая. Это делают обыкновенно отвлеченные, сухие, себялюбивые, противные в своей чистоте натуры или натуры пошлые, низшие, которым еще не удалось или не было нужды заявить себя официально: они по сочувствию дома
на грязном
дне,
на которое другие упали.
В новой комиссии
дело так же не
шло на лад, как в старой.
Гааз жил в больнице. Приходит к нему перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и
пошел в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших
на столе. Гааз позвал сторожа и спросил, не входил ли кто, кроме больного? Сторож смекнул
дело, бросился вон и через минуту возвратился с ложками и пациентом, которого он остановил с помощию другого больничного солдата. Мошенник бросился в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
Она тотчас заявила себя;
на другой
день после приезда я
пошел с сторожем губернаторской канцелярии искать квартиру, он меня привел в большой одноэтажный дом. Сколько я ему ни толковал, что ищу дом очень маленький и, еще лучше, часть дома, он упорно требовал, чтоб я взошел.
На другой
день с девяти часов утра полицмейстер был уже налицо в моей квартире и торопил меня. Пермский жандарм, гораздо более ручной, чем Крутицкий, не скрывая радости, которую ему доставляла надежда, что он будет 350 верст пьян, работал около коляски. Все было готово; я нечаянно взглянул
на улицу —
идет мимо Цеханович, я бросился к окну.
Государственный совет, пользуясь отсутствием Александра, бывшего в Вероне или Аахене, умно и справедливо решил, что так как речь в доносе
идет о Сибири, то
дело и передать
на разбор Пестелю, благо он налицо.
Дело пошло в сенат. Сенат решил, к общему удивлению, довольно близко к здравому смыслу. Наломанный камень оставить помещику, считая ему его в вознаграждение за помятые поля. Деньги, истраченные казной
на ломку и работу, до ста тысяч ассигнациями, взыскать с подписавших контракт о работах. Подписавшиеся были: князь Голицын, Филарет и Кушников. Разумеется — крик, шум.
Дело довели до государя.
Наконец наследник приехал. Сухо поклонился Тюфяеву, не пригласил его и тотчас
послал доктора Енохина свидетельствовать арестованного купца. Все ему было известно. Орловская вдова свою просьбу подала, другие купцы и мещане рассказали все, что делалось. Тюфяев еще
на два градуса перекосился.
Дело было нехорошо. Городничий прямо сказал, что он
на все имел письменные приказания от губернатора.
В восьмом часу вечера наследник с свитой явился
на выставку. Тюфяев повел его, сбивчиво объясняя, путаясь и толкуя о каком-то царе Тохтамыше. Жуковский и Арсеньев, видя, что
дело не
идет на лад, обратились ко мне с просьбой показать им выставку. Я повел их.
А спондей английских часов продолжал отмеривать
дни, часы, минуты… и наконец домерил до роковой секунды; старушка раз, вставши, как-то дурно себя чувствовала; прошлась по комнатам — все нехорошо; кровь
пошла у нее носом и очень обильно, она была слаба, устала, прилегла, совсем одетая,
на своем диване, спокойно заснула… и не просыпалась. Ей было тогда за девяносто лет.
Часто, выбившись из сил, приходил он отдыхать к нам; лежа
на полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые часы. Пока мы были втроем,
дело шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
Дело было в том, что я тогда только что начал сближаться с петербургскими литераторами, печатать статьи, а главное, я был переведен из Владимира в Петербург графом Строгановым без всякого участия тайной полиции и, приехавши в Петербург, не
пошел являться ни к Дубельту, ни в III Отделение,
на что мне намекали добрые люди.
— Bonjour, monsieur Herzen, votre affaire va parfaitement bien, [Здравствуйте, господин Герцен, наше
дело идет превосходно (фр.).]
на хорошей дороге…
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой отец, когда я ехал в Петербург, было одно, которое я десять раз брал в руки, перевертывал и прятал опять в стол, откладывая визит свой до другого
дня. Письмо это было к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее с моим отцом
шла с незапамятных времен; он познакомился с ней, когда она была при дворе Екатерины II, потом они встретились в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба приехали домой
на отдых, лет тридцать тому назад.
Не вызванный ничем с моей стороны, он счел нужным сказать, что он не терпит, чтоб советники подавали голос или оставались бы письменно при своем мнении, что это задерживает
дела, что если что не так, то можно переговорить, а как
на мнения
пойдет, то тот или другой должен выйти в отставку.
Девушка, перепуганная будущностью, стала писать просьбу за просьбой;
дело дошло до государя, он велел переследовать его и прислал из Петербурга чиновника. Вероятно, средства Ярыжкиной не
шли до подкупа столичных, министерских и жандармских следопроизводителей, и
дело приняло иной оборот. Помещица отправилась в Сибирь
на поселение, ее муж был взят под опеку, все члены уголовной палаты отданы под суд: чем их
дело кончилось, не знаю.
— Да я, видите, — отвечал Гибин, — этим
делом не занимаюсь и в припент денег не даю, а так как наслышан от Матвея Савельевича, что вам нужны деньги
на месяц,
на другой, а мы вами оченно довольны, а деньги,
слава богу, свободные есть, — я и принес.
Мы переехали в Москву. Пиры
шли за пирами… Возвратившись раз поздно ночью домой, мне приходилось
идти задними комнатами. Катерина отворила мне дверь. Видно было, что она только что оставила постель, щеки ее разгорелись ото сна;
на ней была наброшена шаль; едва подвязанная густая коса готова была упасть тяжелой волной…
Дело было
на рассвете. Она взглянула
на меня и, улыбаясь, сказала...
Мужики презирали его и всю его семью; они даже раз жаловались
на него миром Сенатору и моему отцу, которые просили митрополита взойти в разбор. Крестьяне обвиняли его в очень больших запросах денег за требы, в том, что он не хоронил более трех
дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался. Митрополит или консистория нашли просьбу крестьян справедливой и
послали отца Иоанна
на два или
на три месяца толочь воду. Поп возвратился после архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но
шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя
на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый
день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Выспавшись в пуховой пропасти, я
на другой
день пошел посмотреть город:
на дворе был теплый зимний
день», [«Письма из Франции и Италии».
После Июньских
дней мое положение становилось опаснее; я познакомился с Ротшильдом и предложил ему разменять мне два билета московской сохранной казны.
Дела тогда, разумеется, не
шли, курс был прескверный; условия его были невыгодны, но я тотчас согласился и имел удовольствие видеть легкую улыбку сожаления
на губах Ротшильда — он меня принял за бессчетного prince russe, задолжавшего в Париже, и потому стал называть «monsieur le comte». [русского князя… «господин граф» (фр.).]
Последние два месяца, проведенные в Париже, были невыносимы. Я был буквально gardé à vue, [под явным надзором (фр.).] письма приходили нагло подпечатанные и
днем позже. Куда бы я ни
шел, издали следовала за мной какая-нибудь гнусная фигура, передавая меня
на углу глазом другому.
На другой
день утром он зашел за Рейхелем, им обоим надобно было
идти к Jardin des Plantes; [Ботаническому саду (фр.).] его удивил, несмотря
на ранний час, разговор в кабинете Бакунина; он приотворил дверь — Прудон и Бакунин сидели
на тех же местах, перед потухшим камином, и оканчивали в кратких словах начатый вчера спор.