Неточные совпадения
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел
от огня, а тот
от сырости; начало этой страны относится к такому
времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
Я в это
время читал замечательную книгу,
от которой нельзя оторваться, несмотря на то, что читал уже не совсем новое.
Тут целые страны из гипса, с выпуклыми изображениями гор, морей, и потом все пособия к изучению всеобщей географии: карты, книги, начиная с младенческих
времен географии, с аравитян, римлян, греков, карты
от Марко Паоло до наших
времен.
Я в разное
время, начиная
от пяти до восьми часов, обедал в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек за столом не было.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на
время от своего ига, когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Бассейны во
время приливов наполняются морской водой, которая, испаряясь
от жара, оставляет обильный осадок соли.
Рассчитывали на дующие около того
времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я
от жара ушел спать в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.
У англичан везде виден комфорт или претензия на него, у голландцев — патриархальность, проявляющаяся в старинной, почерневшей
от времени, но чисто содержимой мебели, особенно в деревянных пузатеньких бюро и шкапах с дедовским фарфором, серебром и т. п.
Кафры, или амакоза, со
времени беспокойств 1819 года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать весь период,
от 1819 до 1830 года, если не мирным, то спокойным.
Наконец и те, и другие утомились: европейцы — потерей людей,
времени и денег, кафры теряли свои места, их оттесняли
от их деревень, которые были выжигаемы, и потому обе стороны, в сентябре 1835 г., вступили в переговоры и заключили мир, вследствие которого кафры должны были возвратить весь угнанный ими скот и уступить белым значительный участок земли.
Часов в пять пустились дальше. Дорога некоторое
время шла все по той же болотистой долине. Мы хотя и оставили назади, но не потеряли из виду Столовую и Чертову горы. Вправо тянулись пики, идущие
от Констанской горы.
От Капштата горы некоторое
время далеко идут по обеим сторонам, а милях в семидесяти стесняются в длинное ущелье, через которое предстояло нам ехать.
Комната была высокая, с деревянным полом, заставлена ветхими деревянными, совершенно почерневшими
от времени шкапами и разной домашней утварью.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все,
от чего так хотелось удалиться из Петербурга на
время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься
от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее
времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и
от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее
время года в тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
Мы поспешили успокоить их и отвечали на все искренно и простодушно и в то же
время не могли воздержаться
от улыбки, глядя на эти мягкие, гладкие, белые, изнеженные лица, лукавые и смышленые физиономии, на косички и на приседанья.
Наши, взятые из Китая и на Бонинсима, утки и куры частию состарелись, не столько
от времени, сколько
от качки, пушечных выстрелов и других дорожных и морских беспокойств, а частью просто были съедены.
А, уж конечно, они убедились, особенно в новое
время, что если б пустить иностранцев, так
от них многому бы можно научиться: жить получше, быть посведущее во всем, сильнее, богаче.
Так, но имея дело с японцами, надо отчасти на
время отречься
от европейской логики и помнить, что это крайний Восток.
Не думайте, чтобы храм был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, — нет, это, по-нашему, изба, побольше других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая
от времени большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Вообще тут, кажется, отрешаются
от всяких правил, наблюдаемых в другое
время.
В это же
время послышалось сильное движение весел и
от джонок.
Настала наконец самая любопытная эпоха нашего пребывания в Японии: завязывается путем дело, за которым прибыли, в одно
время, экспедиции
от двух государств.
Назначено было отвалить нам
от фрегата в одиннадцать часов утра. Но известно, что час и назначают затем, чтоб только знать, насколько приехать позже назначенного
времени, — так заведено в хорошем обществе. И мы, как люди хорошего общества, отвалили в половине первого.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро дела не делаются и не любят даже тех, кто имеет эту слабость.
От наших судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим не терять по-пустому
время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот пошлет к микадо.
Бухта не закрыта
от зюйда, и становиться в ней на якорь опасно, хотя в это
время года, то есть при норд-остовом муссоне, в ней хорошо; зюйдовых ветров нет.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность
от дальнего плавания полечиться — берегом. Еще несколько
времени, неделя-другая, — и я ступлю на отечественный берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один раз и оттуда.
Тут целые океаны снегов, болот, сухих пучин и стремнин, свои сорокаградусные тропики, вечная зелень сосен, дикари всех родов, звери, начиная
от черных и белых медведей до клопов и блох включительно, снежные ураганы, вместо качки — тряска, вместо морской скуки — сухопутная, все климаты и все
времена года, как и в кругосветном плавании…
Якуты, напротив, если и откочевывают на
время в другое
от своей родной юрты место, где лучше корм для скота, но ненадолго, и после возвращаются домой.
Нужды нет, что якуты населяют город, а все же мне стало отрадно, когда я въехал в кучу почерневших
от времени, одноэтажных, деревянных домов: все-таки это Русь, хотя и сибирская Русь! У ней есть много особенностей как в природе, так и в людских нравах, обычаях, отчасти, как вы видите, в языке, что и образует ей свою коренную, немного суровую, но величавую физиономию.
Я ехал мимо старинной, полуразрушенной стены и несколька башен: это остатки крепости, уцелевшей
от времен покорения области. Якутск основан пришедшими
от Енисея казаками, лет за двести перед этим, в 1630-х годах. Якуты пробовали нападать на крепость, но напрасно. Возникшие впоследствии между казаками раздоры заставили наше правительство взять этот край в свои руки, и скоро в Якутск прибыл воевода.
Чукчи держат себя поодаль
от наших поселенцев, полагая, что русские придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи.
От этого происходит то, что те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи в нужде во
время голода, не торгуют и того гляди еще подерутся между собой.
Спешу сообщить вам это археологическое сведение, опасаясь, что оно погибнет
от времени.
В то самое
время как мои бывшие спутники близки были к гибели, я, в течение четырех месяцев, проезжал десять тысяч верст по Сибири,
от Аяна на Охотском море до Петербурга, и, в свою очередь, переживал если не страшные, то трудные, иногда и опасные в своем роде минуты.
Много ужасных драм происходило в разные
времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных народов. Погибали на море
от бурь,
от жажды,
от голода и холода,
от болезней,
от возмущений экипажа.
Но и наши не оставались в долгу. В то самое
время, когда фрегат крутило и било об дно, на него нанесло напором воды две джонки. С одной из них сняли с большим трудом и приняли на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения
от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
Как же: в то
время, когда
от землетрясения падали города и селения, валились скалы, гибли дома и люди на берегу, фрегат все держался и из пятисот человек погиб один!