— Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А
теперь дайте подумать. Я все еще не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Что говорить, я и не спорю — момент острый, это не то что гранпасьянс раскладывать. Однако, вот мы пришли, — будет тебе надо мной в проповедничестве упражняться: я и Босюэта и Бурдалу когда-то читал и все без покаяния остался.
Теперь давай думать, куда нам идти: в дом, или в контору?
Неточные совпадения
— Ни то, ни другое. Я завтракаю. Мне, право, совестно.
Дамы, я
думаю, уже встали? Пройтись
теперь отлично. Вы мне покажите лошадей.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, —
думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она,
давайте кататься вместе. Сказать ей
теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать, что
теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
«Ну, кажется,
теперь пора»,
подумал Левин, и встал.
Дамы пожали ему руку и просили передать mille choses [тысячу поклонов] жене.
Он
думал о том, что Анна обещала ему
дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже.
Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Но княгиня не понимала его чувств и объясняла его неохоту
думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием, а потому не
давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и
теперь подозвала к себе Левина. — Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.