Неточные совпадения
Как назвать Александра бесчувственным за то, что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет.
Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить
в золоте и
не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь
в доме.
Александр был избалован, но
не испорчен домашнею
жизнью. Природа так хорошо создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например,
в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может быть, расшевелило
в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только форма; все будет зависеть от материала, который вольешь
в нее.
Гораздо более беды для него было
в том, что мать его, при всей своей нежности,
не могла дать ему настоящего взгляда на
жизнь и
не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его и ожидает всякого впереди.
— Советовать — боюсь. Я
не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь —
не отказываюсь, ты слушай или
не слушай, как хочешь. Да нет! я
не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на
жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях
жизни, на счастье; думают, что
жизнь только
в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а дела
не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
— Это какая-то деревянная
жизнь! — сказал
в сильном волнении Александр, — прозябание, а
не жизнь! прозябать без вдохновенья, без слез, без
жизни, без любви… […без вдохновенья, без слез, без
жизни, без любви — из стихотворения А.С. Пушкина «К***» («Я помню чудное мгновенье», 1825).]
Оттого он вникает во все земные дела и, между прочим,
в жизнь, как она есть, а
не как бы нам ее хотелось.
Это, говорит он, придет само собою — без зову; говорит, что
жизнь не в одном только этом состоит, что для этого, как для всего прочего, бывает свое время, а целый век мечтать об одной любви — глупо.
— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую:
в дураках
не будешь. С твоими понятиями
жизнь хороша там,
в провинции, где ее
не ведают, — там и
не люди живут, а ангелы: вот Заезжалов — святой человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще…
Потом он стал понемногу допускать мысль, что
в жизни, видно,
не всё одни розы, а есть и шипы, которые иногда покалывают, но слегка только, а
не так, как рассказывает дядюшка. И вот он начал учиться владеть собою,
не так часто обнаруживал порывы и волнения и реже говорил диким языком, по крайней мере при посторонних.
—
В разговоре у ней вы
не услышите пошлых общих мест. Каким светлым умом блестят ее суждения! что за огонь
в чувствах! как глубоко понимает она
жизнь! Вы своим взглядом отравляете ее, а Наденька мирит меня с нею.
— Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп
в ваших глазах, но я
не могу существовать с такими понятиями о
жизни, о людях. Это больно, грустно! тогда мне
не надо
жизни, я
не хочу ее при таких условиях — слышите ли? я
не хочу.
— За тех, кого они любят, кто еще
не утратил блеска юношеской красоты,
в ком и
в голове и
в сердце — всюду заметно присутствие
жизни,
в глазах
не угас еще блеск, на щеках
не остыл румянец,
не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы
не истощенной рукой повел по пути
жизни прекрасную подругу, а принес бы ей
в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права природы…
А живучи вместе, живут потом привычкой, которая, скажу тебе на ухо, сильнее всякой любви: недаром называют ее второй натурой; иначе бы люди
не перестали терзаться всю
жизнь в разлуке или по смерти любимого предмета, а ведь утешаются.
— А зато, когда настанет, — перебил дядя, — так подумаешь — и горе пройдет, как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с другим. Надеюсь, это
не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться
не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов
в жизни; будешь хладнокровен и покоен, сколько может быть покоен человек.
Жизнь Александра разделялась на две половины. Утро поглощала служба. Он рылся
в запыленных делах, соображал вовсе
не касавшиеся до него обстоятельства, считал на бумаге миллионами
не принадлежавшие ему деньги. Но порой голова отказывалась думать за других, перо выпадало из рук, и им овладевала та сладостная нега, на которую сердился Петр Иваныч.
Как могущественно все настроивало ум к мечтам, сердце к тем редким ощущениям, которые во всегдашней, правильной и строгой
жизни кажутся такими бесполезными, неуместными и смешными отступлениями… да! бесполезными, а между тем
в те минуты душа только и постигает смутно возможность счастья, которого так усердно ищут
в другое время и
не находят.
— Выслушайте хоть раз
в жизни внимательно: я пришел за делом, я хочу успокоиться, разрешить миллион мучительных вопросов, которые волнуют меня… я растерялся…
не помню сам себя, помогите мне…
Что бы женщина ни сделала с тобой, изменила, охладела, поступила, как говорят
в стихах, коварно, — вини природу, предавайся, пожалуй, по этому случаю философским размышлениям, брани мир,
жизнь, что хочешь, но никогда
не посягай на личность женщины ни словом, ни делом.
— Я боготворил бы Наденьку, — продолжал Александр, — и
не позавидовал бы никакому счастью
в мире; с Наденькой мечтал я провести всю
жизнь — и что же? где эта благородная, колоссальная страсть, о которой я мечтал? она разыгралась
в какую-то глупую, пигмеевскую комедию вздохов, сцен, ревности, лжи, притворства, — боже! боже!
— Нет, мы с вами никогда
не сойдемся, — печально произнес Александр, — ваш взгляд на
жизнь не успокаивает, а отталкивает меня от нее. Мне грустно, на душу веет холод. До сих пор любовь спасала меня от этого холода; ее нет — и
в сердце теперь тоска; мне страшно, скучно…
Он проник взглядом
в тайники сердца, рассмотрел игру страстей, добыл себе тайну
жизни, конечно
не без мучений, но зато закалил себя против них навсегда.
«Принимая участие
в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он
не глуп, но что-то
не путем сердит на весь мир.
В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на
жизнь гибнет у нас много дарований
в пустых, бесплодных мечтах,
в напрасных стремлениях к тому, к чему они
не призваны».
Она бы тотчас разлюбила человека, если б он
не пал к ее ногам, при удобном случае, если б
не клялся ей всеми силами души, если б осмелился
не сжечь и испепелить ее
в своих объятиях, или дерзнул бы, кроме любви, заняться другим делом, а
не пил бы только чашу
жизни по капле
в ее слезах и поцелуях.
Она ничего
не отвечала, но
в первый раз
в жизни покраснела по неизвестной ей причине.
— Приобрести право
не покидать ее ни на минуту,
не уходить домой… быть всюду и всегда с ней. Быть
в глазах света законным ее обладателем… Она назовет меня громко,
не краснея и
не бледнея, своим… и так на всю
жизнь! и гордиться этим вечно…
В радости они
не знали, что делать. Вечер был прекрасный. Они отправились куда-то за город,
в глушь, и, нарочно отыскав с большим трудом где-то холм, просидели целый вечер на нем, смотрели на заходящее солнце, мечтали о будущем образе
жизни, предполагали ограничиться тесным кругом знакомых,
не принимать и
не делать пустых визитов.
О будущем они перестали говорить, потому что Александр при этом чувствовал какое-то смущение, неловкость, которой
не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг,
в который заключена была его
жизнь любовью, местами разорвался, и ему вдали показались то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий, то блистательные балы с толпой красавиц, то вечно занятой и деловой дядя, то покинутые занятия…
Вглядываясь
в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям
не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!
Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья
не подбавили
в жизнь,
не очистили воздуха
в ней и
не дали света.
— Зачем вам читать Байрона? — продолжал он, — может быть,
жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей: видите, как он мал, мелок; он
не отразит ни целого неба
в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака…
Оставьте,
не читайте! глядите на все с улыбкой,
не смотрите вдаль, живите день за днем,
не разбирайте темных сторон
в жизни и людях, а то…
И Александр
не бежал.
В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться усиленным тактом.
В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и
жизнь опять немного просветлела. Дня три уж
не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. «Опять! опять прежнее! — говорил Александр, — но я тверд!» — и между тем торопливо шел на речку.
Мало-помалу Александр успел забыть и Лизу, и неприятную сцену с ее отцом. Он опять стал покоен, даже весел, часто хохотал плоским шуткам Костякова. Его смешил взгляд этого человека на
жизнь. Они строили даже планы уехать куда-нибудь подальше, выстроить на берегу реки, где много рыбы, хижину и прожить там остаток дней. Душа Александра опять стала утопать
в тине скудных понятий и материального быта. Но судьба
не дремала, и ему
не удавалось утонуть совсем
в этой тине.
В образованном мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды
жизни, а у себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел: случись что хочет
в этом сне — я
не замечаю ни людей, ни себя.
Вы, точно, женщина
в благороднейшем смысле слова; вы созданы на радость, на счастье мужчины; да можно ли надеяться на это счастье? можно ли поручиться, что оно прочно, что сегодня, завтра судьба
не обернет вверх дном этой счастливой
жизни, — вот вопрос!
— То есть я старался представить тебе
жизнь, как она есть, чтоб ты
не забирал себе
в голову, чего нет. Я помню, каким ты молодцом приехал из деревни: надо ж было предостеречь тебя, что здесь таким быть нельзя. Я предостерег тебя, может быть, от многих ошибок и глупостей: если б
не я, ты бы их еще
не столько наделал!
— Да; но вы
не дали мне обмануться: я бы видел
в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до тех пор, когда уж
не нужно было бы любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, — и я,
в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к
жизни и состарелся душой. Дружбу вы отвергали, называли и ее привычкой; называли себя, и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет.
Ты и понял, да как увидел, что
в ней мало цветов и стихов, и вообразил, что
жизнь — большая ошибка, что ты видишь это и оттого имеешь право скучать; другие
не замечают и оттого живут припеваючи.
— И это свято, что любовь
не главное
в жизни, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека,
не надеяться ни на чью преданность, верить, что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой? что дружба привычка? Это все правда?
— Да,
в деревню: там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной
жизни: здесь вон тебя все волнует; а где покойнее, как
не там, на озере, с теткой… Право, поезжай! А кто знает? может быть, ты и того… Ох!
Она помогала ему возобновлять
в памяти дорогие сердцу мелочи из
жизни или рассказывала то, чего он вовсе
не помнил.
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой здесь,
в этой простой, несложной, немудреной
жизни! Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум
не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с сердцем: и то, и другое
в ладу.
Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим сердцем и умом и с легким трепетом скользишь взглядом от рощи к пашне, от пашни к холму, и потом погружаешь его
в бездонную синеву неба».
Он забывал, что она
не служила,
не играла
в карты, что у ней
не было завода, что отличный стол и лучшее вино почти
не имеют цены
в глазах женщины, а между тем он заставлял ее жить этою
жизнью.
— Напрасно ты думаешь, что эта жертва тяжела для меня. Полно жить этой деревянной
жизнью! Я хочу отдохнуть, успокоиться; а где я успокоюсь, как
не наедине с тобой?.. Мы поедем
в Италию.