Неточные совпадения
История об Аграфене и Евсее
была уж старая история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом,
так же как и обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых? Зато вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!
— Матушка, Аграфена Ивановна! — повторил он, —
будет ли Прошка любить вас
так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня, что синь-порох в глазу! Если б не барская воля,
так… эх!..
— Ты думаешь, там тебе
такое же житье
будет, как здесь?
И ты хочешь бежать от
такой благодати, еще не знаешь куда, в омут, может
быть, прости господи…
Скрывался от глаз только прямой путь; заметь он его,
так тогда, может
быть, и не поехал бы.
Александр
был избалован, но не испорчен домашнею жизнью. Природа
так хорошо создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может
быть, расшевелило в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только форма; все
будет зависеть от материала, который вольешь в нее.
Там немного
таких рубашек увидишь; пожалуй, и подменят;
есть ведь этакие мерзавки, что бога не боятся.
Достигнешь там больших чинов, в знать войдешь — ведь мы не хуже других: отец
был дворянин, майор, — все-таки смиряйся перед господом богом: молись и в счастии и в несчастии, а не по пословице: «Гром не грянет, мужик не перекрестится».
— Да что это не едет никто? — сказала она, — ни Марья Карповна, ни Антон Иваныч, ни священник нейдет? уж, чай, обедня кончилась! Ах, вон кто-то и едет! кажется, Антон Иваныч…
так и
есть: легок на помине.
—
Так тогда перина
будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперек. Что еще? уклали ли сапоги-то?
И
так Анна Павловна мысленно ехала с ним. Потом, когда он, по расчетам ее, должен
был уже приехать в Петербург, она то молилась, то гадала в карты, то разговаривала о нем с Марьей Карповной.
Петр Иванович Адуев, дядя нашего героя,
так же как и этот, двадцати лет
был отправлен в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и жил там безвыездно семнадцать лет. Он не переписывался с родными после смерти брата, и Анна Павловна ничего не знала о нем с тех пор, как он продал свое небольшое имение, бывшее недалеко от ее деревни.
Он
был высокий, пропорционально сложенный мужчина, с крупными, правильными чертами смугло-матового лица, с ровной, красивой походкой, с сдержанными, но приятными манерами.
Таких мужчин обыкновенно называют bel homme. [Представительный человек (франц.)]
— Что бишь это
такое? что-то знакомое… ба, вот прекрасно — ведь брат женат
был на Горбатовой; это ее сестра, это та… а! помню…
«Нет, — подумал он, — сберегу:
есть охотники до
таких писем; иные собирают целые коллекции, — может
быть, случится одолжить кого-нибудь».
— Прекрасно! отдай ему. Ну, а полотно куда девать? разве не годится ли на чехлы?..
Так спрячь полотно и варенье спрячь — его можно
есть: кажется, порядочное.
— Тетушке твоей пора бы с летами
быть умнее, а она, я вижу, все
такая же дура, как
была двадцать лет тому назад…
— Да, порядочно; сбываем больше во внутренние губернии на ярмарки. Последние два года — хоть куда! Если б еще этак лет пять,
так и того… Один компанион, правда, не очень надежен — все мотает, да я умею держать его в руках. Ну, до свидания. Ты теперь посмотри город, пофлянируй, пообедай где-нибудь, а вечером приходи ко мне
пить чай, я дома
буду, — тогда поговорим. Эй, Василий! ты покажешь им комнату и поможешь там устроиться.
«
Так это-то называется груша у вас? — скажет он, — да у нас это и люди не станут
есть!..»
Куда! на него едва глядят, морщатся, извиняются занятиями; если
есть дело,
так назначают
такой час, когда не обедают и не ужинают, а адмиральского часу вовсе не знают — ни водки, ни закуски.
— Нужды нет, все-таки оно не годится, на днях я завезу тебя к своему портному; но это пустяки.
Есть о чем важнее поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?
— Жить? то
есть если ты разумеешь под этим
есть,
пить и спать,
так не стоило труда ездить
так далеко: тебе
так не удастся ни
поесть, ни поспать здесь, как там, у себя; а если ты думал что-нибудь другое,
так объяснись…
— Мать пишет, что она дала тебе тысячу рублей: этого мало, — сказал Петр Иваныч. — Вот один мой знакомый недавно приехал сюда, ему тоже надоело в деревне; он хочет пользоваться жизнию,
так тот привез пятьдесят тысяч и ежегодно
будет получать по стольку же. Он точно
будет пользоваться жизнию в Петербурге, а ты — нет! ты не за тем приехал.
— Почти
так; это лучше сказано: тут
есть правда; только все еще нехорошо. Неужели ты, как сбирался сюда, не задал себе этого вопроса: зачем я еду? Это
было бы не лишнее.
— Не в том дело; ты, может
быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура не
такая, чтоб поддалась новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все, что я выдержал? Ты, должно
быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
—
Есть и здесь любовь и дружба, — где нет этого добра? только не
такая, как там, у вас; со временем увидишь сам…
Ты прежде всего забудь эти священные да небесные чувства, а приглядывайся к делу
так, проще, как оно
есть, право, лучше,
будешь и говорить проще.
Впрочем, не думай, чтоб я тебе отказывал: нет, если придется
так, что другого средства не
будет,
так ты, нечего делать, обратись ко мне…
У вас встают и ложатся по солнцу,
едят,
пьют, когда велит природа; холодно,
так наденут себе шапку с наушниками, да и знать ничего не хотят; светло —
так день, темно —
так ночь.
— Что ж! если
есть способности,
так он пойдет здесь… ведь и вы не с большего начали, а вот, слава богу…
—
Так и
есть. И это ты вез за тысячу пятьсот верст?
— Как вы, дядюшка, можете
так холодно издеваться над тем, что
есть лучшего на земле? ведь это преступление… Любовь… святые волнения!
— Потому что в этом поступке разума, то
есть смысла, нет, или, говоря словами твоего профессора, сознание не побуждает меня к этому; вот если б ты
был женщина —
так другое дело: там это делается без смысла, по другому побуждению.
— Нужды нет, ты все-таки пошли: может
быть, он поумнее станет: это наведет его на разные новые мысли; хоть вы кончили курс, а школа ваша только что начинается.
— Право, хорошо: с нынешней почтой ты не успеешь написать к ней, а к будущей уж, верно, одумаешься, займешься службой: тебе
будет не до того, и,
таким образом, сделаешь одной глупостью меньше.
— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую: в дураках не
будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, — там и не люди живут, а ангелы: вот Заезжалов — святой человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю,
такая же дура, как и тетушка, да еще…
— Что ж ты перестал играть на своих струнах? ну, милый, и подлинно глупа твоя Софья, если сделает
такую штуку; надеюсь, у нее
есть мать или кто-нибудь, кто бы мог остановить ее?
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет,
так дела не делаются. Ну,
так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что
есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— То
есть ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь —
так, что ли, в переводе? Что ж, очень похвально: чем же? литературой?
— Как иногда в других — и в математике, и в часовщике, и в нашем брате, заводчике. Ньютон, Гутенберг, Ватт
так же
были одарены высшей силой, как и Шекспир, Дант и прочие. Доведи-ка я каким-нибудь процессом нашу парголовскую глину до того, чтобы из нее выходил фарфор лучше саксонского или севрского,
так ты думаешь, что тут не
было бы присутствия высшей силы?
— Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может
быть и в том и в другом,
так же точно, как и не
быть. Если нет его,
так ремесленник
так и называется ремесленник, а не творец, и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель… Да разве вам об этом не читали в университете? Чему же вы там учились?..
«
Так вот кто
будет меня испытывать! — думал Адуев, глядя на желтую фигуру Ивана Иваныча с обтертыми локтями. — Неужели и этот человек решает государственные вопросы!»
Потом он стал понемногу допускать мысль, что в жизни, видно, не всё одни розы, а
есть и шипы, которые иногда покалывают, но слегка только, а не
так, как рассказывает дядюшка. И вот он начал учиться владеть собою, не
так часто обнаруживал порывы и волнения и реже говорил диким языком, по крайней мере при посторонних.
— Как
так? В твои лета не ужинать, когда можно! Да ты, я вижу, не шутя привыкаешь к здешнему порядку, даже уж слишком. Что ж, там все прилично
было? туалет, освещение…
— Перед мужем все обнаружится, а то, если рассуждать по-твоему, вслух,
так, пожалуй, многие и век в девках просидят.
Есть дуры, что прежде времени обнаруживают то, что следовало бы прятать да подавлять, ну, зато после слезы да слезы: не расчет!
— Как же это ты бородавки у носа не заметил, а уж узнал, что она добрая и почтенная? это странно. Да позволь… у ней ведь
есть дочь — эта маленькая брюнетка. А! теперь не удивляюсь.
Так вот отчего ты не заметил бородавки на носу!
—
Так и
есть! Как это я сразу не догадался?
Так вот отчего ты стал лениться, от этого и не видать тебя нигде. А Зарайские и Скачины пристают ко мне: где да где Александр Федорыч? он вон где — на седьмом небе!
— «Заплачу́! — сказал он, — заплачу́». Это
будет четвертая глупость. Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастии. Ну, нечего делать. Если уж дяди обречены принимать участие во всяком вздоре своих племянников,
так и
быть, я даю тебе четверть часа: сиди смирно, не сделай какой-нибудь пятой глупости и рассказывай, а потом, после этой новой глупости, уходи: мне некогда. Ну… ты счастлив…
так что же? рассказывай же поскорее.
— Я
было приготовил тебя, а ты, я вижу, все-таки хочешь начать с обыкновенных прелюдий. Это значит, что рассказ продолжится целый час; мне некогда: почта не
будет ждать. Постой, уж я лучше сам расскажу.
— Ну, с цветка, что ли, — сказал Петр Иваныч, — может
быть, еще с желтого, все равно; тут что попадется в глаза, лишь бы начать разговор; так-то слова с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей цветок; она отвечала да; почему, дескать? «
Так», — сказала она, и замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое, и разговор не вязался. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.