Неточные совпадения
— Да, именно — своего рода. Вон у меня в отделении служил помощником Иван Петрович: тот
ни одной чиновнице,
ни одной горничной проходу не дает, то есть красивой, конечно. Всем
говорит любезности, подносит конфекты, букеты: он развит,
что ли?
Он так и
говорит со стены: «Держи себя достойно», —
чего: человека, женщины,
что ли? нет, — «достойно рода, фамилии», и если, Боже сохрани, явится человек с вчерашним именем, с добытым собственной головой и руками значением — «не возводи на него глаз, помни, ты носишь имя Пахотиных!..»
Ни лишнего взгляда,
ни смелой, естественной симпатии…
— О каком обмане, силе, лукавстве
говорите вы? — спросила она. — Ничего этого нет. Никто мне
ни в
чем не мешает…
Чем же виноват предок? Тем,
что вы не можете рассказать своих правил? Вы много раз принимались за это, и все напрасно…
— Это очень серьезно,
что вы мне сказали! — произнесла она задумчиво. — Если вы не разбудили меня, то напугали. Я буду дурно спать.
Ни тетушки,
ни Paul, муж мой, никогда мне не
говорили этого — и никто. Иван Петрович, управляющий, привозил бумаги, счеты, я слышала,
говорили иногда о хлебе, о неурожае. А… о бабах этих… и о ребятишках… никогда.
—
Ни за
что не пойду,
ни за
что! — с хохотом и визгом
говорила она, вырываясь от него. — Пойдемте, пора домой, бабушка ждет!
Что же к обеду? — спрашивала она, — любите ли вы макароны? свежие грибы?
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому
что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера, знал древние и новые языки, хотя
ни на одном не
говорил, знал все литературы, был страстный библиофил.
«Как это они живут?» — думал он, глядя,
что ни бабушке,
ни Марфеньке,
ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они на дно жизни,
что лежит на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать,
что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «
Что Бог даст!» —
говорит бабушка.
— В городе все
говорят о вас и все в претензии,
что вы до сих пор
ни у кого не были,
ни у губернатора,
ни у архиерея,
ни у предводителя, — обратилась Крицкая к Райскому.
— Постойте, у меня другая мысль, забавнее этой. Моя бабушка — я
говорил вам, не может слышать вашего имени и еще недавно спорила,
что ни за
что и никогда не накормит вас…
— Я заметил то же,
что и вы, —
говорил он, — не больше. Ну скажет ли она мне, если от всех вас таится? Я даже, видите, не знал, куда она ездит,
что это за попадья такая — спрашивал, спрашивал —
ни слова! Вы же мне рассказали.
Ведь я бы не поехала
ни за
что к вам так скоро, если б он не напугал меня вчера тем,
что уж
говорил с Марфой Васильевной.
Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу — дома нет, а между тем его нигде не видно,
ни на Pointe, [Стрелке (фр.).]
ни у Излера, куда он хаживал инкогнито, как он
говорит. Я — в город, в клуб — к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за газет, лукаво выглянул на меня и улыбнулся: «Знаю, знаю, зачем,
говорит:
что, дверь захлопнулась, оброк прекратился!..»
—
Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! —
говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я бог знает
что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же, бабушке
ни слова! Скажите,
что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
— Послушай, Вера, я хотел у тебя кое-что спросить, — начал он равнодушным голосом, — сегодня Леонтий упомянул,
что ты читала книги в моей библиотеке, а ты никогда
ни слова мне о них не
говорила. Правда это?
— Пусть так! — более и более слабея,
говорила она, и слезы появились уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня
ни ума,
ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену,
что оно мое собственное,
что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Он не заметил
ни ее ужаса и тоски,
ни ее слов,
что она тоже готовилась «
поговорить с ним». Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка,
что он узнал все и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.
— Ничего не надо, — шептала она, — мне надо сказать вам… Бедный Иван Иванович, и вы!.. За
что вы будете пить мою чашу? Боже мой! —
говорила она, глядя сухими глазами на небо, —
ни молитвы,
ни слез у меня нет! — ниоткуда облегчения и помощи никакой!
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже
ни слова за то,
что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не
говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О
чем молчат бабушка и Вера?
Что сделалось со всем домом?
— Да, вы правы, я такой друг ей… Не забывайте, господин Волохов, — прибавил он, —
что вы
говорите не с Тушиным теперь, а с женщиной. Я стал в ее положение и не выйду из него,
что бы вы
ни сказали. Я думал,
что и для вас довольно ее желания, чтобы вы не беспокоили ее больше. Она только
что поправляется от серьезной болезни…
— Останьтесь, останьтесь! — пристала и Марфенька, вцепившись ему в плечо. Вера ничего не
говорила, зная,
что он не останется, и думала только, не без грусти, узнав его характер, о том, куда он теперь денется и куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в себе и не сумеет
ни угадать своего собственного таланта,
ни остановиться на нем и приспособить его к делу.
За чаем продолжался тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не было ни одной минуты, чтобы надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что говорит другой. И всё,
что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе;
ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких,
что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!..
Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и
говорить про губернаторов…
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж
говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой,
что лет уже по семи лежит в бочке,
что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в
чем не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины.
Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова
поговорить о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да
что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет
ни копейки.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)