Неточные совпадения
— Я не проповедую коммунизма, кузина, будьте покойны. Я только отвечаю на ваш вопрос: «что
делать», и хочу доказать, что никто не имеет права не знать жизни. Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо. Научить «что
делать» — я тоже не могу, не умею.
Другие научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что
из этого выйдет, я не знаю — но не могу оставаться и равнодушным к вашему сну.
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом
сделал что-то, чего и сам объяснить не мог, в
другом глазу… И вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему
из них.
Так она однажды
из куска кисеи часа в полтора
сделала два чепца, один бабушке,
другой — Крицкой, с тончайшим вкусом, работая над ними со страстью, с адским проворством и одушевлением, потом через пять минут забыла об этом и сидела опять праздно.
Иногда она как будто прочтет упрек в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке по хозяйству, и в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну, возьмет что-нибудь в руки, быстро
сделает, оставит, забудет, примется за
другое, опять
сделает и выйдет
из этого так же внезапно, как войдет.
Марфенька надулась, а Викентьев постоял минуты две в недоумении, почесывая то затылок, то брови, потом вместо того, чтоб погладить волосы, как
делают другие, поерошил их, расстегнул и застегнул пуговицу у жилета, вскинул легонько фуражку вверх и, поймав ее, выпрыгнул
из комнаты, сказавши: «Я за нотами и за книгой — сейчас прибегу…» — и исчез.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит
из дома, так что я недели две только и
делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Но здесь хватаются и за соломинку, всячески раздувают искру — и
из записки
делают слона, вставляют туда
другие фразы, даже нежное ты, но это не клеится, и все вертится на одной и той же редакции: то есть «que Sophie a pousse la chose trop loin, qu’elle a fait un faux pas»…
— Мы не договорились до главного — и, когда договоримся, тогда я не отскочу от вашей ласки и не убегу
из этих мест… Я бы не бежал от этой Веры, от вас. Но вы навязываете мне
другую… Если у меня ее нет: что мне
делать — решайте, говорите, Вера!
Весь дом смотрел парадно, только Улита, в это утро глубже, нежели в
другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что
делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.
Он молчал,
делая и отвергая догадки. Он бросил макинтош и отирал пот с лица. Он
из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то…
Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.
О, Боже сохрани! Если уже зло неизбежно, думала она, то
из двух зол меньшее будет — отдать письма бабушке, предоставить ей
сделать, что нужно
сделать. Бабушка тоже не ошибется, они теперь понимают
друг друга.
Удивление это росло по мере того, как Райский пристальнее изучал личность этого
друга Веры. И в этом случае фантазия сослужила ему обычную службу, осветив Тушина ярко, не
делая из него, впрочем, никакого романтического идеала: личность была слишком проста для этого, открыта и не романтична.
— Непременно, Вера! Сердце мое приютилось здесь: я люблю всех вас — вы моя единственная, неизменная семья,
другой не будет! Бабушка, ты и Марфенька — я унесу вас везде с собой — а теперь не держите меня! Фантазия тянет меня туда, где… меня нет! У меня закипело в голове… — шепнул он ей, — через какой-нибудь год я
сделаю… твою статую —
из мрамора…
Неточные совпадения
Городничий. Ничего, ничего.
Другое дело, если бы вы
из этого публичное что-нибудь
сделали, но ведь это дело семейственное.
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о
других, ниже о себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом
делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для
других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый,
из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что
делают никуда негодившиеся люди.
Левин не был так счастлив: он ударил первого бекаса слишком близко и промахнулся; повел зa ним, когда он уже стал подниматься, но в это время вылетел еще один из-под ног и развлек его, и он
сделал другой промах.
— Совершенно справедливо! — отозвался Васенька Вес — ловский. — Совершенно! Разумеется, Облонский
делает это
из bonhomie, [добродушия,] а
другие говорят: «Облонский же ездит»…