Неточные совпадения
— Да, именно — своего рода. Вон у меня в отделении служил помощником Иван Петрович: тот
ни одной чиновнице,
ни одной горничной проходу не дает, то есть красивой, конечно. Всем
говорит любезности, подносит конфекты, букеты: он развит, что ли?
Он так и
говорит со стены: «Держи себя достойно», — чего: человека, женщины, что ли? нет, — «достойно рода, фамилии», и если, Боже сохрани, явится человек с вчерашним именем, с добытым собственной головой и руками значением — «не возводи на него глаз, помни, ты носишь имя Пахотиных!..»
Ни лишнего взгляда,
ни смелой, естественной симпатии…
— О каком обмане, силе, лукавстве
говорите вы? — спросила она. — Ничего этого нет. Никто мне
ни в чем не мешает… Чем же виноват предок? Тем, что вы не можете рассказать своих правил? Вы много раз принимались за это, и все напрасно…
— Это очень серьезно, что вы мне сказали! — произнесла она задумчиво. — Если вы не разбудили меня, то напугали. Я буду дурно спать.
Ни тетушки,
ни Paul, муж мой, никогда мне не
говорили этого — и никто. Иван Петрович, управляющий, привозил бумаги, счеты, я слышала,
говорили иногда о хлебе, о неурожае. А… о бабах этих… и о ребятишках… никогда.
Например,
говорит, в «Горе от ума» — excusez du peu [
ни больше
ни меньше (фр.).] — все лица самые обыкновенные люди,
говорят о самых простых предметах, и случай взят простой: влюбился Чацкий, за него не выдали, полюбили другого, он узнал, рассердился и уехал.
«Как
ни билась, не доходит до конца,
говорит, лица все разговаривают и не могут перестать, так и бросила».
Но когда на учителя находили игривые минуты и он, в виде забавы, выдумывал, а не из книги
говорил свои задачи, не прибегая
ни к доске,
ни к грифелю,
ни к правилам,
ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в голове догадки, доходил до результата Райский.
— Ах ты, жадный! —
говорила девушка, замахиваясь на большого петуха, — никому не даешь — кому
ни брошу, везде схватит!
—
Ни за что не пойду,
ни за что! — с хохотом и визгом
говорила она, вырываясь от него. — Пойдемте, пора домой, бабушка ждет! Что же к обеду? — спрашивала она, — любите ли вы макароны? свежие грибы?
Выросши из периода шалостей, товарищи поняли его и окружили уважением и участием, потому что, кроме характера, он был авторитетом и по знаниям. Он походил на немецкого гелертера, знал древние и новые языки, хотя
ни на одном не
говорил, знал все литературы, был страстный библиофил.
Все юношество кипело около него жизнью, строя великолепные планы будущего; один он не мечтал, не играл
ни в полководцы,
ни в сочинители, а
говорил одно: «Буду учителем в провин — ции», — считая это скромное назначение своим призванием.
Но Райский раза три повел его туда. Леонтий не обращал внимания на Ульяну Андреевну и жадно ел, чавкая вслух и думая о другом, и потом робко уходил домой, не
говоря ни с кем, кроме соседа, то есть Райского.
«Как это они живут?» — думал он, глядя, что
ни бабушке,
ни Марфеньке,
ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они на дно жизни, что лежит на нем, и не уносятся течением этой реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «Что Бог даст!» —
говорит бабушка.
— В городе все
говорят о вас и все в претензии, что вы до сих пор
ни у кого не были,
ни у губернатора,
ни у архиерея,
ни у предводителя, — обратилась Крицкая к Райскому.
— Постойте, у меня другая мысль, забавнее этой. Моя бабушка — я
говорил вам, не может слышать вашего имени и еще недавно спорила, что
ни за что и никогда не накормит вас…
— Нет, нет, Татьяна Марковна: я всегда рада и благодарна вам, — уже в зале
говорила Крицкая, — но с таким грубияном никогда не буду,
ни у вас, нигде… Если б покойный муж был жив, он бы не смел…
— Я ничего никому не
говорю:
ни бабушке,
ни Марфеньке…
И все раздумывал он: от кого другое письмо? Он задумчиво ходил целый день, машинально обедал, не
говорил с бабушкой и Марфенькой, ушел от ее гостей, не сказавши
ни слова, велел Егорке вынести чемодан опять на чердак и ничего не делал.
Ночью он не спал, днем
ни с кем не
говорил, мало ел и даже похудел немного — и все от таких пустяков, от ничтожного вопроса: от кого письмо?
— Без вас,
говорит,
ни шагу.
— Я заметил то же, что и вы, —
говорил он, — не больше. Ну скажет ли она мне, если от всех вас таится? Я даже, видите, не знал, куда она ездит, что это за попадья такая — спрашивал, спрашивал —
ни слова! Вы же мне рассказали.
Ни с кем она так охотно не пила кофе,
ни с кем не
говорила так охотно секретов, находя, может быть, в Анне Ивановне сходство с собой в склонности к хозяйству, а больше всего глубокое уважение к своей особе, к своему роду, фамильным преданиям.
В нем все открыто, все сразу видно для наблюдателя, все слишком просто, не заманчиво, не таинственно, не романтично. Про него нельзя было сказать «умный человек» в том смысле, как обыкновенно
говорят о людях, замечательно наделенных этою силою;
ни остроумием,
ни находчивостью его тоже упрекнуть было нельзя.
Ведь я бы не поехала
ни за что к вам так скоро, если б он не напугал меня вчера тем, что уж
говорил с Марфой Васильевной.
— Я
ни с одним не знакома и мало видела их. Они такие неотесанные,
говорят смешно…
Однако она бабушке не сказала
ни слова, а рассказала только своей приятельнице, Наталье Ивановне, обязав ее тоже никому не
говорить.
Она, не глядя на него, принимала его руку и, не
говоря ни слова, опираясь иногда ему на плечо, в усталости шла домой. Она пожимала ему руку и уходила к себе.
Я толкнулся во флигель к Николаю Васильевичу — дома нет, а между тем его нигде не видно,
ни на Pointe, [Стрелке (фр.).]
ни у Излера, куда он хаживал инкогнито, как он
говорит. Я — в город, в клуб — к Петру Ивановичу. Тот уж издали, из-за газет, лукаво выглянул на меня и улыбнулся: «Знаю, знаю, зачем,
говорит: что, дверь захлопнулась, оброк прекратился!..»
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! —
говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же, бабушке
ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
— Послушай, Вера, я хотел у тебя кое-что спросить, — начал он равнодушным голосом, — сегодня Леонтий упомянул, что ты читала книги в моей библиотеке, а ты никогда
ни слова мне о них не
говорила. Правда это?
— Пусть так! — более и более слабея,
говорила она, и слезы появились уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня
ни ума,
ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Он не заметил
ни ее ужаса и тоски,
ни ее слов, что она тоже готовилась «
поговорить с ним». Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.
— Ничего не надо, — шептала она, — мне надо сказать вам… Бедный Иван Иванович, и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! —
говорила она, глядя сухими глазами на небо, —
ни молитвы,
ни слез у меня нет! — ниоткуда облегчения и помощи никакой!
И Татьяна Марковна, наблюдая за Верой, задумывалась и как будто заражалась ее печалью. Она тоже
ни с кем почти не
говорила, мало спала, мало входила в дела, не принимала
ни приказчика,
ни купцов, приходивших справляться о хлебе, не отдавала приказаний в доме. Она сидела, опершись рукой о стол и положив голову в ладони, оставаясь подолгу одна.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже
ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не
говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— Да, вы правы, я такой друг ей… Не забывайте, господин Волохов, — прибавил он, — что вы
говорите не с Тушиным теперь, а с женщиной. Я стал в ее положение и не выйду из него, что бы вы
ни сказали. Я думал, что и для вас довольно ее желания, чтобы вы не беспокоили ее больше. Она только что поправляется от серьезной болезни…
— Попроси его ко мне, а Вере не
говори ни слова.
Не отнимайте у нас,
говорил я вам,
ни сохи,
ни заступа,
ни меча из рук.
Если скульптура изменит мне (Боже сохрани! я не хочу верить: слишком много
говорит за), я сам казню себя, сам отыщу того, где бы он
ни был — кто первый усомнился в успехе моего романа (это — Марк Волохов), и торжественно скажу ему: да, ты прав: я — неудачник!
— Останьтесь, останьтесь! — пристала и Марфенька, вцепившись ему в плечо. Вера ничего не
говорила, зная, что он не останется, и думала только, не без грусти, узнав его характер, о том, куда он теперь денется и куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в себе и не сумеет
ни угадать своего собственного таланта,
ни остановиться на нем и приспособить его к делу.