Неточные совпадения
— Что же мне делать, cousin: я
не понимаю? Вы сейчас сказали, что для
того,
чтобы понять жизнь, нужно, во-первых, снять портьеру с нее. Положим, она снята, и я
не слушаюсь предков: я знаю, зачем, куда бегут все эти люди, — она указала на улицу, — что их занимает, тревожит: что же нужно, во-вторых?
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам. Я была еще девочкой. Вы увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с
тем,
чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях
не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
Он рисует глаза кое-как, но заботится лишь о
том,
чтобы в них повторились учительские точки, чтоб они смотрели точно живые. А
не удастся, он бросит все, уныло облокотится на стол, склонит на локоть голову и оседлает своего любимого коня, фантазию, или конь оседлает его, и мчится он в пространстве, среди своих миров и образов.
«Постараюсь ослепнуть умом, хоть на каникулы, и быть счастливым! Только ощущать жизнь, а
не смотреть в нее, или смотреть затем только,
чтобы срисовать сюжеты,
не дотрогиваясь до них разъедающим, как уксус, анализом… А
то горе! Будем же смотреть, что за сюжеты Бог дал мне? Марфенька, бабушка, Верочка — на что они годятся: в роман, в драму или только в идиллию?»
Вместо
того,
чтобы четверкой в дормезе прикатить, притащился на перекладной, один, без лакея, чуть
не пешком пришел!
Жилось ему сносно: здесь
не было ни в ком претензии казаться чем-нибудь другим, лучше, выше, умнее, нравственнее; а между
тем на самом деле оно было выше, нравственнее, нежели казалось, и едва ли
не умнее. Там, в куче людей с развитыми понятиями, бьются из
того,
чтобы быть проще, и
не умеют; здесь,
не думая о
том, все просты, никто
не лез из кожи подделаться под простоту.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом,
чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а
не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный
не проехал и
не прошел,
не поклонясь ей,
чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто
не сказал о ней дурного слова,
чтобы дома все ее слушались, до
того чтоб кучера никогда
не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска
не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она
не узнала.
Но ей до смерти хотелось, чтоб кто-нибудь был всегда в нее влюблен,
чтобы об этом знали и говорили все в городе, в домах, на улице, в церкви,
то есть что кто-нибудь по ней «страдает», плачет,
не спит,
не ест, пусть бы даже это была неправда.
А у него на лице повисло облако недоумения, недоверчивости, какой-то беспричинной и бесцельной грусти. Он разбирал себя и, наконец, разобрал, что он допрашивался у Веры о
том, населял ли кто-нибудь для нее этот угол живым присутствием,
не из участия, а частию затем, чтоб испытать ее, частию,
чтобы как будто отрекомендоваться ей, заявить свой взгляд, чувства…
— Ну, я все уладил: куда переезжать? Марфенька приняла подарок, но только с
тем,
чтобы и вы приняли. И бабушка поколебалась, но окончательно
не решилась, ждет — кажется, что скажете вы. А вы что скажете? Примете, да? как сестра от брата?
Она
не любила,
чтобы к ней приходили в старый дом. Даже бабушка
не тревожила ее там, а Марфеньку она без церемонии удаляла, да
та и сама боялась ходить туда.
Никакой искренней своей мысли
не высказала она,
не обнаружила желания, кроме одного, которое высказала категорически, — это быть свободной,
то есть
чтобы ее оставляли самой себе,
не замечали за ней, забыли бы о ее существовании.
Не знала она и
того, что рядом с этой страстью, на которую он сам напросился, которую она, по его настоянию, позволила питать, частию затем, что надеялась этой уступкой угомонить ее, частию повинуясь совету Марка,
чтобы отводить его глаза от обрыва и вместе «проучить» слегка, дружески, добродушно посмеявшись над ним, —
не знала она, что у него в душе все еще гнездилась надежда на взаимность, на ответ, если
не страсти его,
то на чувство женской дружбы, хоть чего-нибудь.
Райский знал и это и
не лукавил даже перед собой, а хотел только утомить чем-нибудь невыносимую боль,
то есть
не вдруг удаляться от этих мест и
не класть сразу непреодолимой дали между ею и собою,
чтобы не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан был и с живой, полной прелести, стройной и нежной фигурой Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее страсти к кому-то, вопреки, наконец, его грубым предположениям в ее женской распущенности, в ее отношениях… к Тушину, в котором он более всех подозревал ее героя.
Потом он выбрал дамские часы с эмалевой доской, с цепочкой, подарить от себя Марфеньке, и для этого зашел к Титу Никонычу и занял у него двести рублей до завтра,
чтобы не воевать с бабушкой, которая без боя
не дала бы ему промотать столько на подарок и, кроме
того, пожалуй, выдала бы заранее его секрет.
— Скажи Марине, Яков,
чтобы барышне, как спросит,
не забыли разогреть жаркое, а пирожное отнести на ледник, а
то распустится! — приказывала бабушка. — А ты, Егорка, как Борис Павлович вернется,
не забудь доложить, что ужин готов, чтоб он
не подумал, что ему
не оставили, да
не лег спать голодный!
Она нетерпеливо покачала головой, отсылая его взглядом, потом закрыла глаза, чтоб ничего
не видеть. Ей хотелось бы — непроницаемой
тьмы и непробудной тишины вокруг себя,
чтобы глаз ее
не касались лучи дня,
чтобы не доходило до нее никакого звука. Она будто искала нового, небывалого состояния духа, немоты и дремоты ума, всех сил,
чтобы окаменеть, стать растением, ничего
не думать,
не чувствовать,
не сознавать.
— Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я
не стою… если одобряете его, как я надеялся… если
не любите другого,
то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле
не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго
не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но
не выдержал и приехал,
чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
Она поручила свое дитя Марье Егоровне, матери жениха, а последнему довольно серьезно заметила,
чтобы он там, в деревне, соблюдал тонкое уважение к невесте и особенно при чужих людях, каких-нибудь соседях, воздерживался от
той свободы, которою он пользовался при ней и своей матери, в обращении с Марфенькой, что другие, пожалуй, перетолкуют иначе — словом, чтоб
не бегал с ней там по рощам и садам, как здесь.
Вера пошла полууспокоенная, стараясь угадать, какую меру могла бы принять бабушка, чтоб помешать Марку ждать ее завтра в беседке. Она опасалась,
чтобы Татьяна Марковна,
не знающая ничего о страсти Райского,
не поручила ему пойти,
не предварив ее о
том, а он,
не приготовленный, мог поступить, как внушало ему его еще
не вполне угасшее корыстное чувство и фантазия.
Вера, узнав, что Райский
не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с
тех пор, как Козлов поселился у них, с
тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
— Будет? — повторил и он, подступив к ней широкими шагами, и чувствовал, что волосы у него поднимаются на голове и дрожь бежит по телу. — Татьяна Марковна!
Не маните меня напрасной надеждой, я
не мальчик! Что я говорю —
то верно, но хочу, чтоб и
то, что сказано мне — было верно,
чтобы не отняли у меня потом! Кто мне поручится, что это будет, что Вера Васильевна… когда-нибудь…
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность,
чтобы не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед
тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов из старого дома — словом, целое имущество.