Неточные совпадения
Его определил, сначала в военную, потом в статскую службу, опекун, он же и двоюродный дядя, затем прежде всего, чтоб сбыть всякую ответственность и упрек за небрежность в этом отношении, потом затем, зачем все посылают
молодых людей в Петербург: чтоб
не сидели праздно дома, «
не баловались,
не били баклуш» и т. п., — это цель отрицательная.
Еще в девичьей сидели три-четыре
молодые горничные, которые целый день,
не разгибаясь, что-нибудь шили или плели кружева, потому что бабушка
не могла видеть человека без дела — да в передней праздно сидел, вместе с мальчишкой лет шестнадцати, Егоркой-зубоскалом, задумчивый Яков и еще два-три лакея, на помощь ему, ничего
не делавшие и часто менявшиеся.
Верочка походила на
молодую птичку среди этой ветоши и
не смущалась ни преследующими взглядами портретов, ни сыростью, ни пылью, всем этим печальным запустением.
Заехали они еще к одной
молодой барыне, местной львице, Полине Карповне Крицкой, которая смотрела на жизнь, как на ряд побед, считая потерянным день, когда на нее никто
не взглянет нежно или
не шепнет ей хоть намека на нежность.
Но maman после обеда отвела меня в сторону и сказала, что это ни на что
не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего
молодого человека, еще учителя, «и бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
— Граф Милари, ma chère amie, — сказал он, — grand musicien et le plus aimable garçon du monde. [моя милая… превосходный музыкант и любезнейший
молодой человек (фр.).] Две недели здесь: ты видела его на бале у княгини? Извини, душа моя, я был у графа: он
не пустил в театр.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил,
не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о
молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
Умирала она частию от небрежного воспитания, от небрежного присмотра, от проведенного, в скудности и тесноте, болезненного детства, от попавшей в ее организм наследственной капли яда, развившегося в смертельный недуг, оттого, наконец, что все эти «так надо» хотя
не встречали ни воплей, ни раздражения с ее стороны, а всё же ложились на слабую
молодую грудь и подтачивали ее.
Он прижал ее руку к груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость… чего? наивного, милого ребенка, доброй сестры или…
молодой, расцветшей красоты? Он боялся, станет ли его на то, чтоб наблюдать ее, как артисту, а
не отдаться, по обыкновению, легкому впечатлению?
Как, однако, ни потешались товарищи над его задумчивостью и рассеянностью, но его теплое сердце, кротость, добродушие и поражавшая даже их, мальчишек в школе, простота, цельность характера, чистого и высокого, — все это приобрело ему ничем
не нарушимую симпатию
молодой толпы. Он имел причины быть многими недоволен — им никто и никогда.
Этого еще никогда ни с кем
не случалось, кто приходил к ней. Даже и невпечатлительные
молодые люди, и те остановят глаза прежде всего на ней.
— Разве тебе
не нравится никто?
Не заметила ты между
молодыми людьми…
— Полно, Борис Павлович, вздор молоть, — печально, со вздохом сказала бабушка. — Ты
моложе был поумнее, вздору
не молол.
— Если
не мудрая, так мудреная! На нее откуда-то повеяло другим,
не здешним духом!.. Да откуда же: узнаю ли я? Непроницаема, как ночь! Ужели ее
молодая жизнь успела уже омрачиться!.. — в страхе говорил Райский, провожая ее глазами.
—
Не мешайте ему, матушка, — сказал Нил Андреич, — на здоровье, народ
молодой! Так как же вы понимаете людей, батюшка? — обратился он к Райскому, — это любопытно!
— Так изволите видеть: лишь замечу в
молодом человеке этакую прыть, — продолжал он, обращаясь к Райскому, — дескать, «я сам умен, никого и знать
не хочу» — и пожурю, и пожурю,
не прогневайтесь!
— Вы у нас, — продолжал неумолимый Нил Андреич, — образец матерям и дочерям: в церкви стоите, с образа глаз
не отводите, по сторонам
не взглянете,
молодых мужчин
не замечаете…
— Да
не вертись по сторонам в церкви,
не таскай за собой
молодых ребят… Что, Иван Иваныч: ты, бывало, у ней безвыходно жил! Как теперь: все еще ходишь? — строго спросил он у какого-то юноши.
— То-то отстал! Какой пример для
молодых женщин и девиц? А ведь ей давно за сорок! Ходит в розовом, бантики да ленточки… Как
не пожурить! Видите ли, — обратился он к Райскому, — что я страшен только для порока, а вы боитесь меня! Кто это вам наговорил на меня страхи!
— А вы,
молодой человек, по какому праву смеете мне делать выговоры? Вы знаете ли, что я пятьдесят лет на службе и ни один министр
не сделал мне ни малейшего замечания!..
Ждал Нил Андреич Тычков, что зайдет кто-нибудь из его бывших подчиненных,
молодых чиновников, чтоб расспросить, что делается в неприятельском лагере. Но никто
не являлся.
Что искусство, что самая слава перед этими сладкими бурями! Что все эти дымно-горькие, удушливые газы политических и социальных бурь, где бродят одни идеи, за которыми жадно гонится
молодая толпа, укладывая туда силы, без огня, без трепета нерв? Это головные страсти — игра холодных самолюбий, идеи без красоты, без палящих наслаждений, без мук… часто
не свои, а вычитанные, скопированные!
Домовитость Татьяны Марковны и порханье Марфеньки, ее пение, живая болтовня с веселым, бодрым, скачущим Викентьевым, иногда приезд гостей, появление карикатурной Полины Карповны, бурливого Опенкина, визиты хорошо одетых и причесанных барынь,
молодых щеголей — он
не замечал ничего. Ни весело, ни скучно, ни тепло, ни холодно ему было от всех этих лиц и явлений.
— И! нет, какой характер!
Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться любит. Поп-то
не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из
молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки читает и покуривает — это уж и
не пристало бы к рясе…
Кто же, кто? Из окрестных помещиков, кроме Тушина, никого нет — с кем бы она видалась, говорила. С городскими
молодыми людьми она видится только на бале у откупщика, у вице-губернатора, раза два в зиму, и они мало посещают дом. Офицеры, советники — давно потеряли надежду понравиться ей, и она с ними почти никогда
не говорит.
Мать его и бабушка уже ускакали в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им жить; служить ли
молодому человеку и зимой жить в городе, а летом в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за что
не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и
молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто
не видит,
не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
— Их держат в потемках, умы питают мертвечиной и вдобавок порют нещадно; вот кто позадорнее из них, да еще из кадет — этих вовсе
не питают, а только порют — и падки на новое, рвутся из всех сил — из потемок к свету… Народ
молодой, здоровый, свежий, просит воздуха и пищи, а нам таких и надо…
Видя это страдание только что расцветающей жизни, глядя, как мнет и жмет судьба
молодое, виноватое только тем создание, что оно пожелало счастья, он про себя роптал на суровые, никого
не щадящие законы бытия, налагающие тяжесть креста и на плечи злодея, и на эту слабую, едва распустившуюся лилию.
По просьбе
молодого священника возила книги ему, и опять слушала,
не делаясь семинаристом, рассеянно, его мысли и впечатления, высказанные под влиянием того или другого автора.
А Татьяна Марковна старалась угадывать будущее Веры, боялась, вынесет ли она крест покорного смирения, какой судьба, по ее мнению, налагала, как искупление за «грех»?
Не подточит ли сломленная гордость и униженное самолюбие ее нежных,
молодых сил? Излечима ли ее тоска,
не обратилась бы она в хроническую болезнь?
Викентьеву это молчание, сдержанность, печальный тон были
не по натуре. Он стал подговаривать мать попросить у Татьяны Марковны позволения увезти невесту и уехать опять в Колчино до свадьбы, до конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и
молодая чета, как пара ласточек, с веселым криком улетела от осени к теплу, свету, смеху, в свое будущее гнездо.
Томная печаль, глубокая усталость смотрела теперь из ее глаз. Горячие, живые тоны в лице заменились призрачной бледностью. В улыбке
не было гордости, нетерпеливых, едва сдерживаемых
молодых сил. Кротость и грусть тихо покоились на ее лице, и вся стройная фигура ее была полна задумчивой, нежной грации и унылого покоя.
Она куталась в плед, чтоб согреться, и взглядывала по временам на Райского, почти
не замечая, что он делает, и все задумывалась, задумывалась, и казалось, будто в глазах ее отражалось течение всей ее
молодой, но уже глубоко взволнованной и еще
не успокоенной жизни, жажда покоя, тайные муки и робкое ожидание будущего, — все мелькало во взгляде.
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы
не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом
молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов из старого дома — словом, целое имущество.
Счастье их слишком молодо и эгоистически захватывало все вокруг. Они никого и ничего почти
не замечали, кроме себя. А вокруг были грустные или задумчивые лица. С полудня наконец и
молодая чета оглянулась на других и отрезвилась от эгоизма. Марфенька хмурилась и все льнула к брату. За завтраком никто ничего
не ел, кроме Козлова, который задумчиво и грустно один съел машинально блюдо майонеза, вздыхая, глядя куда-то в неопределенное пространство.