Неточные совпадения
Цвет лица, плеч, рук — был цельный, свежий цвет, блистающий здоровьем, ничем
не тронутым — ни болезнью, ни
бедами.
Но вот
беда, я
не вижу, чтоб у тебя было что-нибудь серьезное на уме: удишь с мальчишками рыбу, вон болото нарисовал, пьяного мужика у кабака…
— Только вот
беда, — продолжал Леонтий, — к книгам холодна. По-французски болтает проворно, а дашь книгу, половины
не понимает; по-русски о сю пору с ошибками пишет. Увидит греческую печать, говорит, что хорошо бы этакий узор на ситец, и ставит книги вверх дном, а по-латыни заглавия
не разберет. Opera Horatii [Сочинения Горация (лат.).] — переводит «Горациевы оперы»!..
— Прости ему, Господи: сам
не знает, что говорит! Эй, Борюшка,
не накликай
беду!
Не сладко покажется, как бревно ударит по голове. Да, да, — помолчавши, с тихим вздохом прибавила она, — это так уж в судьбе человеческой написано, — зазнаваться. Пришла и твоя очередь зазнаться: видно, наука нужна. Образумит тебя судьба, помянешь меня!
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на
беду мою, почти
не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
— В экстазе! — со страхом повторила Татьяна Марковна. — Зачем ты мне на ночь говоришь: я
не усну. Это
беда — экстаз в девушке? Да
не ты ли чего-нибудь нагородил ей? От чего ей приходить в экстаз? — Что же делать?
Татьяна Марковна печально поникала головой и
не знала, чем и как вызвать Веру на откровенность. Сознавши, что это почти невозможно, она ломала голову, как бы, хоть стороной, узнать и отвратить
беду.
— И я
не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: «Что я наделала, бабушка, простите, простите,
беда вышла!» Я испугалась,
не знала, что и подумать… Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончила.
— Ну, так что ж за
беда? — сказал Райский, — ее сношения с Шарлем
не секрет ни для кого, кроме мужа: посмеются еще, а он ничего
не узнает. Она воротится…
И язык изменяет ей на каждом шагу; самый образ проявления самоволия мысли и чувства, — все, что так неожиданно поразило его при первой встрече с ней, весь склад ума, наконец, характер, — все давало ей такой перевес над бабушкой, что из усилия Татьяны Марковны — выручить Веру из какой-нибудь
беды,
не вышло бы ровно ничего.
Она вздохнула будто свободнее — будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить —
не от
бед страха,
не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
Все другие муки глубоко хоронились у ней в душе. На очереди стояла страшная битва насмерть с новой
бедой: что бабушка? Райский успел шепнуть ей, что будет говорить с Татьяной Марковной вечером, когда никого
не будет, чтоб и из людей никто
не заметил впечатления, какое может произвести на нее эта откровенность.
У Веры зловещей
бедой заныла грудь, когда Райский говорил ей о своей предосторожности. Она измеряла этим степень
беды и мысленно желала
не дожить до вечера.
Они сидели в полумраке. Она, поникнув головой,
не глядела на него и ожидала. Райский начал свой рассказ, стараясь подойти «к
беде» как можно мягче и осторожнее.
Он
не узнал бабушку. На лице у ней легла точно туча, и туча эта была — горе, та «
беда», которую он в эту ночь возложил ей на плечи. Он видел, что нет руки, которая бы сняла это горе.
Она будто
не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет голову и плечи и на них — эту свою «
беду»! Она,
не чуя ног, идет по лесу в крутую гору; шаль повисла с плеч и метет концом сор и пыль. Она смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих пор
не знали за собой они сами,
не знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «
беду».
Она идет, твердо шагая загорелыми ногами, дальше, дальше,
не зная, где остановится или упадет, потеряв силу. Она верит, что рядом идет с ней другая сила и несет ее «
беду», которую
не снесла бы одна!
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить
не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она
не замечала его и как будто смотрела в глаза своей «
беде».
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна
не могла), передала Райскому только глухой намек о ее любви, предметом которой был Ватутин,
не сказав ни слова о «грехе». Но этим полудоверием вовсе
не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его глазах старая девушка, могла почерпнуть силу, чтоб снести,
не с девическою твердостью, мужественно,
не только самой — тяжесть «
беды», но успокоить и Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели, собственного отчаяния.
— Настоящая
беда, слава Богу, скрыта. Я вчера через Тита Никоныча узнала кое-что. Сплетня попадает
не в того…
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь.
Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Да тут
беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору
не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй,
не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А
не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Крестьяне, как заметили, // Что
не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает пить! // Пьем — значит, силу чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем пить!.. // Работа
не свалила бы, //
Беда не одолела бы, // Нас хмель
не одолит! //
Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну, выпей с нами чарочку!
Мужик
беды не меряет, // Со всякою справляется, // Какая ни приди.
Молиться в ночь морозную // Под звездным небом Божиим // Люблю я с той поры. //
Беда пристигнет — вспомните // И женам посоветуйте: // Усердней
не помолишься // Нигде и никогда. // Чем больше я молилася, // Тем легче становилося, // И силы прибавлялося, // Чем чаще я касалася // До белой, снежной скатерти // Горящей головой…