Неточные совпадения
Распорядившись утром
по хозяйству, бабушка, после кофе, стоя сводила у бюро счеты, потом садилась у окон и глядела в поле, следила за
работами, смотрела, что делалось
на дворе, и посылала Якова или Василису, если
на дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
Райский с раннего утра сидит за портретом Софьи, и не первое утро сидит он так. Он измучен этой
работой. Посмотрит
на портрет и вдруг с досадой набросит
на него занавеску и пойдет шагать
по комнате, остановится у окна, посвистит, побарабанит пальцами
по стеклам, иногда уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
Умер у бабы сын, мать отстала от
работы, сидела в углу как убитая, Марфенька каждый день ходила к ней и сидела часа
по два, глядя
на нее, и приходила домой с распухшими от слез глазами.
Она даже не радела слишком о своем туалете, особенно когда разжаловали ее в чернорабочие: платье
на ней толстое, рукава засучены, шея и руки
по локоть грубы от загара и от
работы; но сейчас же, за чертой загара, начиналась белая мягкая кожа.
Глядел и
на ту картину, которую до того верно нарисовал Беловодовой, что она,
по ее словам, «дурно спала ночь»:
на тупую задумчивость мужика,
на грубую, медленную и тяжелую его
работу — как он тянет ременную лямку, таща барку, или, затерявшись в бороздах нивы, шагает медленно, весь в поту, будто несет
на руках и соху и лошадь вместе — или как беременная баба, спаленная зноем, возится с серпом во ржи.
Например, если б бабушка
на полгода или
на год отослала ее с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами,
работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права
на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или,
по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с жизни», как утверждает Райский.
Он принимался чуть не сам рубить мачтовые деревья, следил прилежнее за
работами на пильном заводе, сам, вместо приказчиков, вел книги в конторе или садился
на коня и упаривал его, скача верст
по двадцати взад и вперед
по лесу, заглушая свое горе и все эти вопросы, скача от них дальше, — но с ним неутомимо, как свистящий осенний ветер, скакал вопрос: что делается
на той стороне Волги?
Глядя
на него, слушая его, видя его деятельность, распоряжения
по хозяйству, отношения к окружающим его людям, к приказчикам, крестьянам — ко всем, кто около него был, с кем он соприкасался, с кем работал или просто говорил, жил вместе, Райский удивлялся до наивности каким-то наружно будто противоположностям, гармонически уживавшимся в нем: мягкости речи, обращения — с твердостью, почти методическою, намерений и поступков, ненарушимой правильности взгляда, строгой справедливости — с добротой, тонкой, природной, а не выработанной гуманностью, снисхождением, — далее, смеси какого-то трогательного недоверия к своим личным качествам, робких и стыдливых сомнений в себе — с смелостью и настойчивостью в распоряжениях,
работах, поступках, делах.
Неточные совпадения
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое //
На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, //
По правде и
по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Хотя,
по первоначальному проекту Угрюм-Бурчеева, праздники должны были отличаться от будней только тем, что в эти дни жителям вместо
работ предоставлялось заниматься усиленной маршировкой, но
на этот раз бдительный градоначальник оплошал.
По принятии пищи, выстраиваются
на площади в каре и оттуда, под предводительством командиров, повзводно разводятся
на общественные
работы.
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня
на камне. Но
по мере того как
работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину,
на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой. Бред продолжался.
Несмотря
на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё было отделано. Пройдя
по широкой чугунной лестнице
на площадку, они вошли в первую большую комнату. Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна были уже вставлены, только паркетный пол был еще не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили
работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.