Неточные совпадения
Потом осмотрел каждого ученика и заметил все особенности: у одного лоб и виски вогнуты внутрь головы, у другого мордастое лицо далеко выпятилось вперед, там
вон у двоих, у одного справа, у другого слева, на лбу волосы растут вихорком и т. д., всех заметил и изучил,
как кто смотрит.
Борис уже не смотрел перед собой, а чутко замечал,
как картина эта повторяется у него в голове;
как там расположились горы, попала ли туда
вон избушка, из которой валил дым; поверял и видел, что и мели там, и паруса белеют.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла,
вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство…
как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить,
вон там, на столе!
Вон баба катит бочонок по двору, кучер рубит дрова, другой, какой-то, садится в телегу, собирается ехать со двора: всё незнакомые ему люди. А
вон Яков сонно смотрит с крыльца по сторонам. Это знакомый:
как постарел!
Вон, кажется, еще знакомое лицо:
как будто Марина или Федосья — что-то в этом роде: он смутно припомнил молодую, лет пятнадцати девушку, похожую на эту самую, которая теперь шла через двор.
— Спасибо за комплимент, внучек: давно я не слыхала —
какая тут красота!
Вон на кого полюбуйся — на сестер! Скажу тебе на ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко от него нет. Особенно другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я писала, дочь откупщика?
— Ты хозяин, так
как же не вправе? Гони нас
вон: мы у тебя в гостях живем — только хлеба твоего не едим, извини… Вот, гляди, мои доходы, а вот расходы…
«Пожалуй, чего доброго, от него станется:
вон он
какой!» — думала она в страхе.
— Вот — и слово дал! — беспокойно сказала бабушка. Она колебалась. — Имение отдает! Странный, необыкновенный человек! — повторяла она, — совсем пропащий! Да
как ты жил, что делал, скажи на милость! Кто ты на сем свете есть? Все люди
как люди. А ты — кто!
Вон еще и бороду отпустил — сбрей, сбрей, не люблю!
— Почем знать? Какая-нибудь встреча…
вон здесь есть богатая невеста… Я писала тебе…
— Пора, Борис Павлович, — сказала она, —
вон в виске седина показывается. Хочешь, посватаю? А
какая красавица,
как воспитана!
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите,
как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А
вон, за этими двумя горками, дорога идет к попадье. Там теперь Верочка.
Как там хорошо, на берегу! В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
— Вот, она у меня всегда так! — жаловался Леонтий. — От купцов на праздники и к экзамену родители явятся с гостинцами — я
вон гоню отсюда, а она их примет оттуда, со двора. Взяточница! С виду точь-в-точь Тарквиниева Лукреция, а любит лакомиться, не так,
как та!..
— Полно, полно! — с усмешкой остановил Леонтий, — разве титаниды, выродки старых больших людей.
Вон почитай, у monsieur Шарля есть книжечка. «Napoleon le petit», [«Наполеон Малый» (фр.).] Гюго. Он современного Цесаря представляет в настоящем виде:
как этот Регул во фраке дал клятву почти на форуме спасать отечество, а потом…
Вон Алексея Петровича три губернатора гнали, именье было в опеке, дошло до того, что никто взаймы не давал, хоть по миру ступай: а теперь выждал, вытерпел, раскаялся —
какие были грехи — и вышел в люди.
— Пойдемте, братец, отсюда: здесь пустотой пахнет, — сказала Марфенька, —
как ей не страшно одной: я бы умерла! А она еще не любит, когда к ней сюда придешь. Бесстрашная такая! Пожалуй, на кладбище одна ночью пойдет,
вон туда: видите?
— На ладан дышишь, а задоришься! Поцелуйте его, Матрена Фадеевна,
вон он
какой красавец: лучше покойника не найдешь!.. И пятна желтые на щеках: прощай, Мотя…
—
Как зачем! Ты читаешь книги, там говорится,
как живут другие женщины:
вон хоть бы эта Елена, у мисс Эджеворт. Разве тебя не тянет, не хочется тебе испытать этой другой жизни!..
— Нет, — сказала она, — чего не знаешь, так и не хочется.
Вон Верочка, той все скучно, она часто грустит, сидит,
как каменная, все ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я — ах,
как мне здесь хорошо: в поле, с цветами, с птицами
как дышится легко!
Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски…
— Нет… — Она задумчиво покачала головой. — Я многого не понимаю и оттого не знаю,
как мне иногда надо поступить.
Вон Верочка знает, и если не делает, так не хочет, а я не умею…
— Уж хороши здесь молодые люди!
Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же,
как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
—
Вон одна звездочка,
вон другая,
вон третья:
как много! — говорила Марфенька, глядя на небо.
— Ну, дремлете:
вон у вас и глаза закрыты. Я тоже,
как лягу, сейчас засну, даже иногда не успею чулок снять, так и повалюсь. Верочка долго не спит: бабушка бранит ее, называет полунощницей. А в Петербурге рано ложатся?
— Да, она — мой двойник: когда она гостит у меня, мы часто и долго любуемся с ней Волгой и не наговоримся, сидим
вон там на скамье,
как вы угадали… Вы не будете больше пить кофе? Я велю убрать…
Здесь все мешает ему.
Вон издали доносится до него песенка Марфеньки: «Ненаглядный ты мой,
как люблю я тебя!» — поет она звонко, чисто, и никакого звука любви не слышно в этом голосе, который вольно раздается среди тишины в огороде и саду; потом слышно,
как она беспечно прервала пение и тем же тоном,
каким пела, приказывает из окна Матрене собрать с гряд салату, потом через минуту уж звонко смеется в толпе соседних детей.
— А вот узнаешь: всякому свой! Иному дает на всю жизнь — и несет его, тянет точно лямку.
Вон Кирила Кирилыч… — бабушка сейчас бросилась к любимому своему способу, к примеру, — богат, здоровехонек, весь век хи-хи-хи, да ха-ха-ха, да жена вдруг ушла: с тех пор и повесил голову, — шестой год ходит,
как тень… А у Егора Ильича…
—
Как по пустякам:
вон Марфа Васильевна не верят! а я, ей-богу…
— Это я вам принес живого сазана, Татьяна Марковна: сейчас выудил сам. Ехал к вам, а там на речке, в осоке, вижу, сидит в лодке Иван Матвеич. Я попросился к нему, он подъехал, взял меня, я и четверти часа не сидел — вот
какого выудил! А это вам, Марфа Васильевна, дорогой,
вон тут во ржи нарвал васильков…
—
Как, уж и бегать нельзя: это разве грех? А
вон братец говорит…
— Это хуже: и он, и люди бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, — не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: «
Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает,
как мальчик, да еще с посторонним…»
«Нет и у меня дела, не умею я его делать,
как делают художники, погружаясь в задачу, умирая для нее! — в отчаянии решил он. — А
какие сокровища перед глазами: то картинки жанра, Теньер, Остад — для кисти, то быт и нравы — для пера: все эти Опенкины и…
вон,
вон…»
— Да
вон тот, что чуть Марфу Васильевну не убил, — а этому уж пятнадцать лет прошло,
как гость уронил маленькую ее с рук.
—
Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад взял за долг… Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба!
как раз впору! — сказал он, надевши легкое пальто Райского и садясь в нем на кровать. — А попробуйте мое!
— То-то, то-то! Ну что ж, Иван Петрович:
как там турки женщин притесняют? Что ты прочитал об этом:
вон Настасья Петровна хочет знать? Только смотри, не махни в Турцию, Настасья Петровна!
— Деньги подайте — это бесчестно не отдавать, — говорил Марк, — я вижу любовь: она,
как корь, еще не вышла наружу, но скоро высыпет…
Вон, лицо уже красное!
Какая досада, что я срок назначил! От собственной глупости потерял триста рублей!
— Вы уж меня извините, старуху, а вы все, кажется, полоумные, — заговорила бабушка, — в такую грозу и зверь не выползет из своей берлоги!..
Вон, Господи,
как сверкает еще до сих пор! Яков, притвори поди ставню поплотнее. А вы — в такой вечер через Волгу!
— Ну, Бог вас простит! — смеясь, сказала бабушка. — Вам — ничего, я знаю.
Вон вас
каким Господь создал — да Вера-то:
как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
— Бабушка! за что вы мучили меня целую неделю, заставивши слушать такую глупую книгу? — спросила она, держась за дверь, и, не дождавшись ответа, перешагнула,
как кошка,
вон.
Леонтья Райский видал редко и в дом к нему избегал ходить. Там, страстными взглядами и с затаенным смехом в неподвижных чертах, встречала его внутренне торжествующая Ульяна Андреевна. А его угрызало воспоминание о том,
как он великодушно исполнил свой «долг». Он хмурился и спешил
вон.
«Вот страсти хотел, — размышлял Райский, — напрашивался на нее, а не знаю, страсть ли это! Я ощупываю себя: есть ли страсть,
как будто хочу узнать, целы ли у меня ребра или нет ли какого-нибудь вывиха?
Вон и сердце не стучит! Видно, я сам не способен испытывать страсть!»
Марфенька покраснела,
как вишня, и бросилась
вон.
— А вы хотели бы, по-старому, из одной любви сделать жизнь, гнездо —
вон такое,
как у ласточек, сидеть в нем и вылетать за кормом? В этом и вся жизнь!
—
Как я ждала тебя, хотела эстафету посылать! — сказала она с тревожным лицом, выслав Пашутку
вон и затворяя кабинет.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. —
Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью человек,
как все звери, будто уходит в себя.
Вон и птицы уже улетают — посмотрите,
как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
И бабушку жаль!
Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! — приходило ему в голову, —
вон она сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали слезы к глазам от этой мысли.
— И себя тоже, Вера. Бог простит нас, но он требует очищения! Я думала, грех мой забыт, прощен. Я молчала и казалась праведной людям: неправда! Я была —
как «окрашенный гроб» среди вас, а внутри таился неомытый грех!
Вон он где вышел наружу — в твоем грехе! Бог покарал меня в нем… Прости же меня от сердца…
— И все ложь! — говорил Райский. — В большинстве нет даже и почина нравственного развития, не исключая иногда и высокоразвитые умы, а есть несколько захваченных,
как будто на дорогу в обрез денег — правил (а не принципов) и внешних приличий, для руководства, — таких правил, за несоблюдение которых выводят
вон или запирают куда-нибудь.