Неточные совпадения
—
Какая у тебя чистота везде: пыли-то, грязи-то, Боже мой!
Вон,
вон, погляди-ка в углах-то — ничего не делаешь!
— Здравствуй, Илья Ильич. Давно собирался к тебе, — говорил гость, — да ведь ты знаешь,
какая у нас дьявольская служба!
Вон, посмотри, целый чемодан везу к докладу; и теперь, если там спросят что-нибудь, велел курьеру скакать сюда. Ни минуты нельзя располагать собой.
— А вы заведите-ка прежде своего Захара, да и лайтесь тогда! — заговорил Захар, войдя в комнату и злобно поглядывая на Тарантьева. —
Вон натоптали
как, словно разносчик! — прибавил он.
— Теперь, теперь! Еще у меня поважнее есть дело. Ты думаешь, что это дрова рубить? тяп да ляп?
Вон, — говорил Обломов, поворачивая сухое перо в чернильнице, — и чернил-то нет!
Как я стану писать?
— Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться на целый день? Ведь нездорово сидеть дома.
Вон вы
какие нехорошие стали! Прежде вы были
как огурчик, а теперь,
как сидите, Бог знает на что похожи. Походили бы по улицам, посмотрели бы на народ или на другое что…
Хочешь сесть, да не на что; до чего ни дотронулся — выпачкался, все в пыли; вымыться нечем, и ходи
вон с этакими руками,
как у тебя…
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А
как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять не усну на новом месте; меня тоска загрызет,
как встану да увижу
вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или
вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно… Видишь ли ты там теперь, до чего доводил барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
— Э! — хором подхватили все. — Да
как же ничего не было? Мы-то умерли разве?.. А лоб-то, лоб-то,
вон и до сих пор рубец виден…
— Э,
какое нездоров! Нарезался! — сказал Захар таким голосом,
как будто и сам убежден был в этом. — Поверите ли? Один выпил полторы бутылки мадеры, два штофа квасу, да
вон теперь и завалился.
—
Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть,
как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом.
Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
—
Вон ведь ты всё
какие сильные средства прописываешь! — заметил Обломов уныло. — Да я ли один? Смотри: Михайлов, Петров, Семенов, Алексеев, Степанов… не пересчитаешь: наше имя легион!
Она усмехнулась и спряталась. Обломов махнул и ему рукой, чтоб он шел
вон. Он прилег на шитую подушку головой, приложил руку к сердцу и стал прислушиваться,
как оно стучит.
«Что, если тут коварство, заговор… И с чего я взял, что она любит меня? Она не сказала: это сатанинский шепот самолюбия! Андрей! Ужели?.. быть не может: она такая, такая…
Вон она
какая!» — вдруг радостно сказал он, завидя идущую ему навстречу Ольгу.
— Ах! — с сильной досадой произнес Обломов, подняв кулаки к вискам. — Поди
вон! — прибавил он грозно. — Если ты когда-нибудь осмелишься рассказывать про меня такие глупости, посмотри, что я с тобой сделаю!
Какой яд — этот человек!
— А
вон в этот,
как его? Да в сад, что ли…
Между тем в траве все двигалось, ползало, суетилось.
Вон муравьи бегут в разные стороны так хлопотливо и суетливо, сталкиваются, разбегаются, торопятся, все равно
как посмотреть с высоты на какой-нибудь людской рынок: те же кучки, та же толкотня, так же гомозится народ.
— Сирени… отошли, пропали! — отвечала она. —
Вон, видите,
какие остались: поблеклые!
— Трудно-с; а впрочем,
как угодно! — заключил Иван Матвеевич и, троекратно поклонясь, вышел
вон.
Он уж не видел, что делается на сцене,
какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в театре:
вон тут, там — везде сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
— Ах, нет! Ты все свое!
Как не надоест! Что такое я хотела сказать?.. Ну, все равно, после вспомню. Ах,
как здесь хорошо: листья все упали, feuilles d’automne [осенние листья (фр.).] — помнишь Гюго? Там
вон солнце, Нева… Пойдем к Неве, покатаемся в лодке…
— Кум, кум! Держи язык за зубами.
Вон ведь ты
какой, из тебя,
как из пушки, так и палит!
—
Вон, мерзавец! — закричал Обломов, бледный, трясясь от ярости. — Сию минуту, чтоб нога твоя здесь не была, или я убью тебя,
как собаку!
—
Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь! — настаивал Штольц строго, почти повелительно. — Где ты? Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать,
как крот в норе? Ты вспомни все…
— Те что? Такие же замарашки,
как я сама, — небрежно говорила она, — они родились в черном теле, а этот, — прибавляла она почти с уважением об Андрюше и с некоторою если не робостью, то осторожностью лаская его, — этот — барчонок!
Вон он
какой беленький, точно наливной;
какие маленькие ручки и ножки, а волоски
как шелк. Весь в покойника!
Вон она, в темном платье, в черном шерстяном платке на шее, ходит из комнаты в кухню,
как тень, по-прежнему отворяет и затворяет шкафы, шьет, гладит кружева, но тихо, без энергии, говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом в глазах.
Неточные совпадения
Еремеевна. Да не гневи дядюшку.
Вон, изволь посмотреть, батюшка,
как он глазки-то вытаращил, и ты свои изволь так же вытаращить.
Вральман. Уталец! Не постоит на месте,
как тикой конь пез усды. Ступай! Форт! [
Вон! (от нем. fort)]
— Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива! Ты глядишь:
как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы
вон гонит… вот что!
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну.
Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот
как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо.
Как глянешь
вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
— Да, вот ты бы не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол,
вон! Ты политику-то тонко понимаешь! Так — то! Ты бы про себя помнил,
как барина обирать, да енотовые шубы таскать!