Ведьмина река

Александр Прозоров, 2013

Ради избавления мира от малолетней злой колдуньи, известной как Девочка Сирень, Олегу Середину снова приходится вернуться во времена былинной Руси. Казалось, всего-то и нужно, что доехать с опасной пленницей от Тверцы до Печоры… Откуда Ведуну было знать, что именно здесь, в таинственных дебрях древнерусских лесов, ему придется применить все свои навыки и умения? Не чураться ни чародейства, ни хорошей сечи на мечах. И уж совсем Олег не мог предполагать, что главным его врагом станет отнюдь не юная ведьма…

Плохая примета

Телефон зазвонил, когда Ольга закончила уборку в клетке Клинтона — так прозвали в зоопарке излишне активного орангутанга. Годы прошли, обезьяна постарела, про американского президента все забыли, а кличка осталась, вызывая недоумение посетителей. Девушка глянула на имя абонента, поморщилась, но ответила.

— Вылазь на парковку, — потребовала Роксалана. — Хочу еще один фокус со своим амулетом попробовать.

— Я на работе!

— Мне по фиг, — уже в который раз сообщила миллионерша. — Или в тюрьму захотела?

— Хорошо. Сейчас переоденусь, — бесшумно, одними губами, ругнувшись, ответила Оля.

Немного поколебавшись, у директора она решила не отпрашиваться. Все едино работа почти сделана, так что ее отсутствия, скорее всего, вовсе не заметят. В клетках чисто, вода свежая, обезьяны сытые — значит, и техник где-то здесь, в зоопарке. Мало ли куда отлучиться понадобилось?

Переодевшись, девочка вышла через ворота для посетителей, сбежала по ступеням, направившись к знакомому джипу с тонированными стеклами. На миг увидела свое отражение: хрупкая девчушка с заколотыми за ушами кудряшками, в джинсах и мужской рубахе с засученными рукавами. Открыла дверцу.

— Привет! — Роксалана тут же завела мотор, включила передачу.

Миллионерша выглядела куда как ярче: грудастая, мясистая, со стянутыми на затылке в узел волосами и холодным взглядом убийцы. Пожалуй, возрастом дочь нефтемагната была лишь ненамного старше Оли, но вид у нее был уже совершенно взрослый, матерый. А вот в Олино совершеннолетие никто никогда не верил. Даже в клубах без паспорта пива не давали. И ведь это Ольга работала в обезьяннике, таскала тяжелые ведра с опилками и водой, орудовала лопатой и граблями — в общем, вкалывала как лошадь! Однако все равно оставалась щуплой. А холеная миллионерша смотрелась натуральной лошадью. Вот и верь после этого в пользу физических нагрузок!

— Короче… Ведьма моя, которая с переломом челюсти лежит, вроде как сипеть что-то начала, — пояснила Роксалана, выезжая на улицу. — Так что попытаемся повторить прежний опыт, но тебя слегка зафиксируем. Может быть, все же получится Олежку с тебя на меня переключить. Ну, а дальше мы с ним как-нибудь сами разберемся.

— Хорошо бы, — вздохнула девушка, которой уже давно надоело быть собачкой на поводке.

Джип, вылетев на проспект Славы, на хорошей скорости мчался из города. Оля, откинувшись по подголовник, прикрыла глаза, гадая над тем, влетит ей за сегодняшний невольный прогул или нет, когда вдруг резкое торможение заставило ее прийти в себя.

— Светофор… — словно извиняясь, пояснила Роксалана.

И тут вдруг двери джипа распахнулись, на голову девочке надернули мешок, перехватив его у горла тугой резинкой, рванули наружу. Оля услышала испуганный крик Роксаланы, но ей самой тут же зажали рот, поволокли, куда-то бросили. Пол под спиной дернулся, закачался. Значит, она оказалась в другой машине. Пленницу быстро перевернули на живот, связали чем-то руки за спиной.

— Вы ошиблись! Это не я! — Девочка услышала совсем рядом знакомый голос. — Меня зовут Ольгой, я работаю в зоопарке! Это она Роксалана!

— Что?! — дернулась Оля. — Неправда! Ольга — это я!

— А нам без разницы! — сказал мужской голос. — Кто из вас шлюха гламурная, а кто уборщица, пусть Делесин в морге разбирается. Он нас на пятнадцать лямов кинул, а мы его дочурку с моста бросим. Как он с нами, так и мы с ним.

— Нет! Это не я! — взвизгнула в ужасе Оля. — Это она Роксалана! Это она дочь Делесина!

— Я Ольга! А она миллионерша! — вторила ей Роксалана. — Отпустите меня! Я никому не скажу.

— Хорош брыкаться! — Девочка ощутила, как ей туго связывают ноги. — Говорю же, нам все равно. Что один шлепок на асфальте, что два. Пусть папа потом разбирается, кто из вас дочка, а кто бонусом идет.

Машина резко, с визгом тормозов остановилась, щелкнул замок, шумно откатилась в сторону дверца, девочку вытащили, перевалили через какие-то перила, придержали. Оля ощутила, как ее привязывают к кому-то грудастому. Похитители сорвали мешок, и Ольга увидела прямо перед собой лицо Роксаланы. Краем глаза заметила фургон слева, железнодорожные пути внизу.

— Пока, девочки, — сказал парень в темных очках и толкнул их с перил.

От страха у Оли помутилось в глазах… и очнулась она, уже дергаясь вверх-вниз в нескольких метрах над придорожной канавой.

–… все равно достану! — резко выдохнула в лицо Роксалана.

— Чего? Кого? — не поняла девочка, крутя головой. — Где мы, что случилось?

— Ничего! — зло ответила миллионерша. — Мы попали в программу «Розыгрыш». Сейчас нас за резинку наверх вытащат и цветы вручат. Ты хоть слышала, чего я тебе говорила?

— В машине?

— Нет, про золото.

— Какое золото?

— Ладно, проехали… Пошли со мной. — Роксалана подошла к такси, стоявшему сразу за фургончиком, открыла дверцу: — Отвезите мою подругу туда, куда скажет. А я тут пока с шутниками разберусь.

Миллионерша сунула водителю зеленую банкноту и посторонилась:

— Садись, подруга. Извини, что так получилось. Отложим опыты с ведьмой на другой раз.

* * *

Пить речную воду ведун не рискнул, промочил горло сидром, благо его и кураги корабельщики оставили с избытком, и стал разбирать оставленные ему мешки. В одном из них был вощеный пакет с сушеным мясом — мелко нарезанной и обжаренной крупкой, которую можно есть, едва запарив кипятком. В холщовых мешочках обнаружились гречка и манка. Так что с припасами Тумдум и Ерш не обманули — голод Середину не грозил. В другом мешке оказалась овчина — не его, чужая. В третьем — его собственные припасы, в четвертом — несколько серебряных и золотых гривен, кубки и тарелки с самоцветами, браслеты, кольца, височные кольца и прочая красота из драгоценных металлов. Причем довольно много — килограмма на четыре, не менее. Разбойники успели неплохо разжиться на торговых людях. Не иначе — караван-другой «пощипать» сумели. Если среди татей имелся чародей, способный напускать сон, — ничего сложного. Убаюкать всех корабельщиков каравана, да из череды ладей самую богатую к себе в сторону отвести. Когда остальные проснутся — течение их уже на много верст вниз по Волге унесет. Товарищам помочь не смогут.

— Золото… — взвесил в руке добычу Олег. — И чего мне теперь с тобой делать?

Нельзя сказать, чтобы Середин не любил деньги. Душу бы за злато, конечно, не продал, но и умопомрачением тоже не страдал. С деньгами и жить, и путешествовать завсегда удобнее. Но одно дело — на лодке с сокровищами плыть или в чересседельной сумке казну везти, и совсем другое — на собственном горбу лишних четыре кило переть. Золотом ведь на привале не укроешься, в котелке его не заваришь. Пользы от него никакой. А чтобы светелку на постоялом дворе снять, лошадь купить, место заполучить на ушкуе попутном — пяти гривен серебром за глаза и за уши хватит. Целый год жировать можно. Причем этими самыми гривнами Олег еще в Пскове разжился.

— Не было у бабки печали, купила себе бабка порося… — пробормотал он, затягивая узел мешка с сокровищами.

— О чем ты, колдун? — проявила любопытство Сирень.

— Выбросить жалко, тащить тяжело.

— Закопай где-нибудь, потом заберешь, — посоветовала девочка.

— Сам знаю, — кивнул Олег. — Вот только где? Берега вон какие, одни болота кругом.

— До того, как вас сном сморило, ушкуй холм проплывал. Я помню. Перед излучиной. Сходи туда. Я подожду.

— Вместе пойдем, — после короткого раздумья решил Середин. — До Белой крепости отсель всего верст десять будет, до вечера доберемся. Отдохнем, лодку нанять попытаемся. А вниз по течению этих болотин еще невесть сколько, я там ничего не знаю. Может, еще неделю до ближайшей деревни топать придется.

Выпив пару глотков вина, он сложил вещи из четырех мешков в три, взвесил в руках. Самым тяжелым, естественно, оказался его — помимо обычных пожитков, там лежало полтора пуда брони: кольчуга, шлем, войлочный поддоспешник. Стеганку, которую толстяк залил кровью, пришлось выбросить — чему сейчас Середин только радовался.

Во втором были собраны припасы походные: подстилка, котелок, овчина, топорик, для которого не нашлось места за поясом. Плюс — четыре кило сокровищ. В третьем — съестные припасы и наполненный вином бурдюк. Без вина тоже не обойтись — пить воду, не разбавив ее чем-нибудь хмельным хотя бы на треть, летом категорически не рекомендуется. Разве только ключевую, в которой ни холеры, ни амебы не водится. И то — риск. Можно, конечно, кипятить, но на это нужно время, а на переходе костром заниматься некогда. Итого как минимум полпуда.

— Вот, электрическая сила… А когда верхом скакал, лишним припасам только радовался. — Олег вскинул один мешок на спину, другой повесил на грудь, указал ведьме на третий: — Возьмешь?

К счастью, Сирень капризничать не стала, забросила котомку за плечи и легко зашагала вперед.

Уже через полторы версты Середин взмолился об отдыхе — переть на себе добрых шестьдесят кило по кочкам, ямкам и песчаным отмелям оказалось не так-то просто. Не столько тяжело, сколько опасно для ног — несколько раз Олег едва не вывихнул ступни. И когда впереди показался продолговатый холмик, поросший толстыми вековыми соснами, ведун без колебаний скинул мешки. Косарем разрыхлил песок между корнями одного из деревьев, вырыл яму примерно по пояс, опустил в нее прямо в мешке котелок с золотом, прикрыл сверху куском коры, засыпал песком, кинул тяжелую корягу в качестве приметы и с облегчением перевел дух:

— Одной головной болью меньше!

Теперь поклажа стала ощутимо легче, однако все равно оставалась изрядной, даже обычным шагом идти удавалось с трудом, особенно через взгорки, и еще задолго до вечера Середин выдохся:

— Все, Сирень! Привал! У нас гонки нет. Придем в крепость на день позже, ничего от этого не случится.

Отступив от берега и найдя сухую возвышенность, он скинул вещи, немного отдохнул, потом собрал валежник, развел костер, заварил себе мяса с манкой, хлебнул для бодрости чуток хмельного. На душе стало немного легче. Подумаешь, мешки тяжелые — еще пять верст как-нибудь вытерпит. А там… Можно ведь попутных ладей не ждать, просто купить лодку-однодревку да самому дальше поплыть. Вниз по течению — ничего трудного. Подправляй только веслом, чтобы на берег не выкинуло, а течение само до Костромы донесет.

Сирень не спеша бродила по окрестному лесочку, гладила березки и осины, позволяла птицам садиться себе на ладони и на голову, о чем-то болтала с белками и бурундуками. Олег подозревал, что где-то здесь, недалеко, скрываются и верные спутницы молодой ведьмы — серые матерые волки. Но девочка их не звала — и они не показывались.

Однако все это ведуна ничуть не беспокоило. В последние дни между ним и плененной хозяйкой леса установились достаточно доверительные отношения. Олег смог пробудить ее любопытство к новым впечатлениям, она отказалась от совсем уж явной вражды. Понукать девочку лишний раз, доказывая власть, обижать ее недоверием Середин не хотел. Пусть гуляет. Захотела бы убежать — давно бы попыталась.

Каша поспела — ведун снял ее с огня, достал из чехольчика ложку, еще раз перемешал, приступил к трапезе. Неожиданно кто-то тихонько постучал его по плечу. Олег резко обернулся, едва не опрокинув котелок, но никого не увидел. Он снова взялся за ложку — плечо снова тронули. И опять никого позади не оказалось. Стоило зачерпнуть кашу — опять чьи-то пальцы явственно пощекотали шею.

— Сирень, ты?

Послышался тихий смех, густые заросли ивняка легли, пропуская через себя девочку, поднялись снова. Лесная ведьма протянула руки к огню и сказала:

— Там на берегу какие-то корабельщики остановились. Ласточки нашептали, что сверху пришли. Коли тебе тяжело мешки таскать, можешь к ним в попутчики попроситься.

— Верно говоришь? — встрепенулся Середин. — Или шутишь?

— Сходи да посмотри, — пожала плечами девочка. — Они там, за ручьем…

Береза за спиной юной ведьмы встряхнулась и вытянула свои тонкие ветви, указывая ими куда-то за темно-зеленую лещину.

Волочить на себе половину центнера еще пять верст Олегу не хотелось, и потому он, быстро доев ужин, облизал ложку и отправился в указанном направлении.

Сирень не обманула. На берегу и вправду горел костер, в отблесках которого качалась на воде огромная крутобокая ладья. На таких обычно вмещается до полусотни судовых ратников и четыре десятка человек команды, но возле очага на берегу собралось всего шестеро.

Хотя, с другой стороны — коли воевать они не собирались, от одного русского города к другому плыли, то зачем судовую рать зазря катать? Вниз по течению можно и малым числом товар довезти.

— Мир вам, добры люди, — подойдя ближе, поздоровался Середин. — Да будут милостивы к вам Похвист и Стрибог, а ночная богиня Стреча одарит вас хорошим отдыхом.

— И тебе хорошего вечера, внук Сварогов, — приветливо отозвались путники. — Присаживайся к огню, отдохни, согрейся, испей с нами сыта сладкого. Более угостить, прости, нечем. Только что поужинали.

— Спасибо вам, я сыт, — кивнул ведун, но ближе к свету подошел. — Вижу, торопитесь куда-то, в Белую крепость заворачивать не стали. Куда спешите, коли не секрет?

— Ныне до Углича, — ответил крупный собой купец с коротко стриженной бородой и пышными усами, в расшитом на груди желтыми спиралями кафтане. — Там далее видно будет. Как товар пойдет… А ты откуда здесь на пустынном берегу оказался, мил человек?

— В Кострому плыву с дочерью… Да вот с лодкой немного не заладилось. У вас на ладье места еще для двух путников не найдется? Я заплачу.

— До Костромы мы еще не скоро доберемся, — посмотрел на своих товарищей купец, словно советуясь. — В Угличе на несколько дней точно застрянем.

— Так дальше и не надо! — торопливо заверил Олег. — Я там на другую какую лодку пересяду. В тех местах, знаю, их много плавает.

— Ты вот что, мил человек, — подбросив полешко в костер, тихо сказал другой путник: плечистый, бритый наголо, кутавшийся в замшевый плащ с беличьей оторочкой. — Ты утром, после рассвета, приходи. А то ведь иной раз зело странные существа в сумерках вечерних к огню выходят. На вид вроде как и люди… Но коснешься ненароком, опосля месяц кошмары заснуть не дадут. Коли в тумане болотном на рассвете не развеешься, то так и быть, приходи. Тогда и о плате сторгуемся.

— Договорились! — И Середин отошел от костра.

Путники были правы: вода, сумерки и близкое болото — самое любимое сочетание для любой нежити. Странно, что до сих пор еще никто возле него самого не появился.

Хотя Сирень любую иную нежить с головой перекроет. Чуют небось ведьму, вот и не суются…

* * *

На рассвете Олег, повесив на грудь и спину тяжелые заплечные мешки, одолел последний переход — к счастью, недалекий — и скинул свое добро на песок возле кострища:

— Вот и я, други. Как видите, туман болотный меня не съел. А это дочка моя. — Он помог девочке снять третий мешок. — Сиренью ее зову.

— Ну и славно, — приветливо сказал чернобородый купец. — Сыто допьем и отчалим.

Он зачерпнул ковшом из котла желтоватый напиток, осушил почти полностью и перевернул, стряхивая последние капли в угли:

— Раздели трапезу нашу, могучий Стрибог, награди нас попутным ветром и хорошей погодой.

Купец передал ковш товарищу слева. Тот тоже зачерпнул медового напитка, выпил, стряхнул капли в костер с тем же наговором, передал ковш бритому крепышу. Тот выпил, зачерпнул, протянул ковш Олегу, стоящему от него слева. Ведун повторил ритуал, осушив ковш чуть сладкого, с незнакомой пряностью, сыта, стряхнул последние капли, запросив у бога — повелителя бурь хорошей погоды, передал корец дальше.

Сняв опустевший котел, путники разобрали треногу, на которой тот висел, разворошили от греха угли, остановились перед Серединым.

— Ну, ты как? — поинтересовался купец.

— Я? Ты о чем?

— Хорошо себя чувствуешь?

— Хорошо… — ответил ведун и тут же понял, что это не так. В голове его зашумело, словно пил он не подслащенную медом воду, а крепкую водку, в ногах появилась слабость, мир вокруг потерял резкость. — Вы меня что, зельем опоили?

Олег схватился за саблю, но вытянуть ее не смог, сделал пару шагов вперед, споткнулся, но того, как упал, уже не запомнил.

* * *

Струя холодной воды, пролившаяся на лицо, заставила Олега фыркнуть и проснуться. Он вскочил было, но ощутил резкий рывок в ступне, упал обратно, непонимающе глядя по сторонам.

Похоже, ведун был именно там, где и хотел, — на ладье. Но только голый, на гребной банке и прикованный за щиколотку на толстую ржавую цепь.

— Сам Стрибог послал тебя на нашу ладью, придурок тверской! — расхохотался лысый крепыш, стоя над ним, широко расставив ноги. — У нас вчера как раз сдох один гребец. Тут ты и явился… — Он взмахнул плетью, и плечи Середина обожгло хлестким ударом. — Весло на воду! Будешь лениться — запорю! Такого добра, как ты, в здешних краях завсегда свежего наловить можно. Ну, пошевеливайся! — Плеть рванула кожу еще раз, и Олег поспешно схватил лежавшую поперек ладьи толстую лопасть, просунул ее в окошечко справа от себя, взялся за темные выемки на конце.

— Слушай меня! — Лысый крепыш пошел по настилу, набитому над сиденьями от кормы до носа. — А ну, приготовились! И-и-и… раз! Еще — раз! Еще — раз! Гребем, гребем, дармоеды!

Работая в общем ритме, ведун тихо костерил себя за излишнюю доверчивость. Это же надо — торговым людям позволил себя без свидетелей на борт заманить! Можно подумать, он не знал, что именно купцы испокон веков и были везде и всюду главными разбойниками. Там, где местные в силе, — торгуют. А где слабость почуяли — грабят без малейшего колебания. Подумаешь — в самом сердце Руси ладья плывет! Нрав-то купеческий от сего не меняется. Безнаказанность почуяли — тут же и хапнули, что в руки пришло.

Теперь у него не было ни одежды, ни оружия, и даже освященный крестик исчез с руки. О колдовстве предупреждать нечему. Хотя, с другой стороны — какая разница? Даже учуяв опасность — куда он с цепи денется? Закреплена она была на совесть: зубчатый клин, крепко вбитый в поперечный брус, сварная петля. Как кузнец, Олег знал, что выдернуть такой клин можно только вместе с окружающей щепой. Проще говоря — разломав брус. На ноге, правда, вместо заклепки стоял клин с выемкой. Кувалдой его можно выбить быстро и без особого труда. Однако кувалды гребцам, понятное дело, не полагалось.

Невольников вместе с ним набралось двадцать человек. Десять у одного борта и десять у другого. Хотя, может быть, где-то на судне были еще какие-то рабы. Хозяев, похоже, — шестеро. Плюс — Сирень с независимым видом стояла, опершись на борт и глядя вперед. Никакого беспокойства, ни криков, ни слез. Кабы Середин не знал, кто это такая, — решил бы, что она из компании рабовладельцев. Наверное, купцы не позволили себе никаких грубостей в ее отношении — и лесная ведьма тоже не стала вмешиваться в человеческие дела.

За бортом медленно проползали уже знакомые ведуну места. Именно здесь ушкуйники дрались с разбойниками, а потом разыскивали их лагерь. Вот устье ручья, в котором прятался струг, вот прибившиеся к берегу тряпки и треснутый черпак, рваная шапка кого-то из погибших. Но на ладье о недавних событиях никто, конечно же, не догадывался. Купцы миновали излучину, другую, проплыли пару верст по прямой.

— Улав, Медведица! — крикнул с кормы один из купцов.

Лысый крепыш, встрепенувшись, пробежал по настилу, взмахнул плетью:

— Ну-ка, навались! Резче гребем, резче! И-и, раз! И-и, раз! Навались!

Гребцы заработали веслами чаще, а кормчий налег на рулевое весло, пуская ладью в широкий поворот. Разогнавшись, она свернула в устье какого-то притока, от силы на треть уступающего шириной Волге, стала пробиваться против течения по самой стремнине.

— Не ленись, не то запорю! Резче гребем, резче! — продолжал подгонять рабов лысый Улав. — Р-раз! Р-раз! Р-раз!

Выкладываясь изо всех сил, гребцы загнали корабль вверх по течению версты на три, и кормчий повернул влево еще раз, в протоку поуже. Здесь ладья помещалась уже с трудом, однако еще на версту они все-таки протиснулись, то и дело цепляя веслами прибрежные камыши и рогоз. Наконец ладья остановилась — кто-то из купцов кинул сходни, спустился на берег, закрепил канат.

— Суши весла! — Лысый крепыш прошелся по настилу. — Можете дрыхнуть, дармоеды. Жратву получите перед закатом.

Уставшие гребцы с облегчением повалились на банки, опершись спинами на борт. Олег испытывал буквально наслаждение от того, что больше ничего не нужно делать, — и скорее всего, остальные невольники чувствовали то же самое.

Как все-таки мало нужно человеку для счастья…

Когда стало смеркаться, двое купцов раздали гребцам по копченому лещу, кинули на каждую сторону по бурдюку воды, который медленно прошел от кормы к носу. Этого добра за бортом было в избытке, и потому каждый пил, сколько хотел. Но вот после единственной небольшой рыбины Олег остался таким же голодным, как и перед ужином. Хорошо хоть после трудного дня сон сморил его мгновенно — словно молотком по голове ударили.

На рассвете за невольников взялся мужичок по имени Черем — с морщинистым лицом, нечесаный, с клочковатой бородой цвета прелой листвы и пахнущей точно так же. Подставив под ножное кольцо небольшой железный брусок, он выбивал клин, вместе с лысым крепышом выводил гребца на берег и за правое запястье приковывал на другое кольцо, которое держалось на пеньковой веревке, привязанной к носу. Как понял ведун — это была упряжь бурлаков.

Когда к веревке пристегнули Олега, половина рабов уже была здесь.

— К кому я попал, мужики? — спросил Середин, едва Черем с Улавом ушли на ладью.

— Кривичи, — негромко ответил ближний невольник: жилистый, с вытянутым лицом, впалыми щеками и голубыми глазами. Хотя тощими и жилистыми здесь были все. — Разбойничают. На Ловати, Волге, Двине. А схрон главный у них возле Полоцка. Как раз оттуда…

Появились хозяева с очередным невольником, и гребец резко замолк, потупив взор.

— Тебя хоть как зовут-то? — спросил Середин, когда Улав и Черем ушли.

— Велимошом, — вздохнул раб. — В купцы отец с матушкой пророчили. А оно вон как вышло.

— А меня Олегом кличут, новгородцем считаюсь.

— Угличский я, — сказал Велимош. — Еще Кошатик, Рига и несчастный Ясень. Вместе попались. Не понимаю даже, как это случилось? Закемарил, а проснулся уже на цепи.

— Понятно… — Хозяева привели к упряжи очередного раба, и Середин предпочел замолчать.

— Давай, потянули! — Улав хлестнул задних невольников по ногам.

Мужчины, не дожидаясь новых ударов, напряглись, натягивая веревки. Ладья качнулась, отвернула носом к середине речушки, поползла по ней.

На то, чтобы одолеть еще пять верст по узкому лазу — иначе узкий ручеек не назовешь, — ушел почти целый день. К вечеру впереди обнаружился неожиданный затончик размером примерно на две ладьи. Судя по тому, что дальняя его часть заросла рогозом, за которым открывался редкий чахлый березнячок — на самом деле это был край болота, расчищенный и слегка углубленный.

Трое из кривичских купцов ушли вперед. Старший, в расшитом кафтане, остался на ладье, что-то разбирая в трюме. Улав и Черем, отцепив веревку от носовой фигуры, прямо так, упряжью, погнали рабов в лес.

— Свенег, Свенег! — донеслись из чащобы крики. — Иди сюда!!! Всех побили!

Ведун криво усмехнулся. Он уже догадался, куда направлялись купцы-разбойники и что они увидели. Олег лелеял надежду, что и на Ловати он разорил именно их логово. Иначе ведь придется возвращаться и искать уцелевших татей.

— Иду!!! — Старший из купцов сбежал по сходням, обогнал невольников, ушел вперед.

Лысый же кривич с кузнецом довели гребцов до уже знакомой Середину цепи, быстро перековали: держать людей на веревке им казалось недостаточно надежно. Закончив работу, оба убежали в разбойничью слободку — да так и не вернулись. Даже покормить и напоить рабов не удосужились. Хорошо хоть работать не требовалось и рта никто не затыкал.

Двое из гребцов на разных концах цепи запели что-то заунывное, еще несколько о чем-то переговаривались, один паренек просто заплакал.

— Чего это он? — кивнул соседу на плаксу Олег. — Судьбинушку свою жалеет? Недавно в рабах?

— А ты, новгородец, неволе, никак, радуешься?

— Я тут ненадолго, — пожал плечами ведун. — Не первый раз попадаюсь. Но хозяева мои после сего обычно долго не живут. Примета такая.

— Сбежать надеешься?

— Зачем? — усмехнулся Середин. — От зла бегать нельзя. От него землю русскую очищать надобно.

— Все мы поначалу храбрились. — Велимош вздохнул. — Однако же кривичи — хозяева опытные, глаз никогда не спускают, без цепи ни на миг не оставляют.

— Посмотрим, — не стал спорить Олег.

— Смотри… — согласился угличанин.

Некоторое время они лежали молча. Однако вскоре Велимош заскучал и заговорил:

— Ясень это хнычет. Любаву свою все оплакивает.

— А что с ней случилось?

— Не с ней, с ним случилось, дубина! — покрутил пальцем у виска Велимош. — В рабство он попал! Отправился по шерсть, да сам оказался стриженым. А какая у них любовь была! Вся улица завидовала. Мы ведь, новичок, все с одной улицы… Ну, которые угличские.

— Когда мы с ней маленькими были, я ей случайно палкой в лицо попал, когда в лапту играли, — услышав, что говорят о нем, неожиданно встрял паренек. — До крови кожу порвал. У нее шрам после этого остался длинный и глубокий. Вот здесь, под правым глазом, от щеки до носа. Она плакала много и говорила, что некрасивой останется. А я тогда поклялся, что женюсь на ней, когда вырасту. Нам, когда сие случилось, всего по девять годков и было-то.

— Тили-тили-тесто, жених и невеста, — припомнил Велимош. — Дразнили мы их еще. Но они все едино за ручку ходили.

— Я знал, что мы поженимся, и она знала. К тому шли, к тому готовились, друг без друга себя не мыслили, — продолжил Ясень. — Но пока малыми были, все токмо смеялись, а как Любава «рубаху сняла»^[5], так отец ее тут же запретил встречаться нам начисто. Сказывал, неровня. Он литейщик знатный, по всей Руси его подвесы, браслеты и подсвечники вычурные ценятся, среди торговцев костромских, вологодских и ярославских дружбу водит. Хотел иного жениха, зажиточного, найти.

— Ну да, все как всегда, — ничуть не удивился Середин. — Всегда есть безумные юные влюбленные, и всегда есть злой богатый папа, который почему-то не желает оставлять дочку в нищете.

— Мы уговорились, что за два года я скоплю тридцать гривен, — продолжил свой рассказ паренек. — Ясень у нас там стоит на берегу приметный. Высокий, раскидистый, красивый. Мы под ним часто сидели. Там пообещались встретиться. Через два года. Срок же сей через две недели заканчивается. Я, видишь, плыву. Да токмо не с гривнами, а с цепью…

Он опять хлюпнул носом.

— С отцом договорился али с Любавой своей? — уточнил ведун.

— Отец условие сие поставил, коли замуж взять ее хочу, — сказал паренек. — А с Любавой сговорились встретиться под ясенем нашим, когда возвернусь. Уговорился вот с сотоварищами, да за купеческой удачей и погнались… Однако ужо на второй день, чуть ли не под стенами родными, разбойники в полон повязали. Дрема нежданно сморила, ан проснулись уже здесь, на цепи. Опосля тати всех нас кривичам в гребцы на ладью продали.

— Не продали, — поправил Велимош. — Так отдали. Все они здесь заодно.

— Если вы по Волге плаваете, чего на помощь в городах русских не позвали? Почему не крикнули, что разбойники вас в рабстве держат? — удивился Середин.

— Да кто поверит невольникам-то? — отозвался рыжебородый мужик, прервав пение. — Все они всегда одно и то же кричат, одинаково на свободу просятся. Да токмо самым крикливым быстро кляп в рот забивают и порют опосля до полусмерти. К тому же на Руси Свенег дальние причалы выбирает. Скорее по голове молотком получишь, чем помощи дозовешься. Это он токмо в Полоцке своем волжскими рабами хвалится. Там это вроде за доблесть считают.

— Смирись, Ясень, — посоветовал кто-то другой. — Не судьба. Выйдет она через две недели под ваше дерево, всплакнет ненадолго, да и пойдет своим путем. Папа у нее хваткий, найдет хорошего супруга. Не пропадет твоя Любава, в девках не засохнет. Не боись.

Парень хлюпнул, развернулся, ткнулся носом в землю.

— Дубина ты тупая, Липичок! — в сердцах выдохнул Велимош.

— А чего я? — вскинулся рябой всем телом, белобрысый мужик. — Коли любит, так радоваться за девку должен, что судьба у нее добрая сложится, а не горевать, что в нищету затащить не удалось.

— Рано убиваешься, Ясень. Две недели впереди. Может, еще и управишься, — попытался утешить влюбленного Олег, но мальчишка почему-то разрыдался еще сильнее.

— Оставь его, — толкнул Середина Велимош. — Чего в ране больной ковыряешься? — Помолчал и добавил: — Но самое обидное, конечно, что аккурат в назначенный срок мимо проплывать будем. Однако же ни весточку передать не выйдет, ни взглядом перекинуться, ни слова прощального сказать.

Ясень заскулил громче.

— Ладно, молчу, — отмахнулся невольник, откинулся на спину и закрыл глаза.

* * *

Задерживаться на разоренной стоянке купцы-разбойники, понятно, не стали. С рассветом погнали рабов на ладью, сразу приковали одного за другим на весла. В этот раз ведун оказался на левом борту и увидел, как Черем, закончив работу, бросил кузнечный инструмент в сундук, подпирающий стенку носовой надстройки. Один из самых важных вопросов отпал сам собой.

Из заводи корабельщики вытолкали ладью шестами и, встав по бортам, удерживали корабль от столкновения с берегом. Течение волокло путников не торопясь, со скоростью унылого пешехода. После полудня, под слабо моросящим дождичком, ладья выкатилась из протоки на более широкую речушку и к вечеру выплыла на полноводную Медведицу.

Здесь недовольный чем-то Свенег приказал бросить якорь и вставать на ночь. На берег корабельщики сходить не стали — видно, не хотели под дождем с сырым валежником возиться. Лысый Улав побросал гребцам по куску солонины, добавил для сытости по горсти квашеной капусты.

— А вода? — спросил Липичок.

— Язык высуни, — огрызнулся крепыш, указав пальцем на пасмурное небо, и ушел на нос, где кривичи натянули для себя навес из парусины. На голых гребцах намокать было нечему — так что о них хозяева беспокоиться не стали. Не сахарные, не растают.

— Хорошо, — перекусив, откинулся спиной на борт Середин и открыл рот, ловя в него частые прохладные капли.

Велимош, Ясень и словоохотливые гребцы оказались ныне у другого борта, а потому спросить, чему так радуется новичок, было некому.

Ночь быстро вступала в свои права. Низко ползущие над землей тяжелые тучи, что превращали день в сумерки, а сумерки — в мрак, быстро угомонили и гребцов, и их хозяев, да и птиц с кузнечиками и лягушками тоже было не слыхать. Тем не менее ведун никуда не торопился. Чтобы не заснуть, он мысленно напевал, покачиваясь из стороны в сторону, и прикидывал, как лучше поступить со своими жертвами.

«Пожалуй, убивать не стану, — наконец сказал он себе. — Пусть мужики решают, кто из них чего больше достоин. А я…»

–…Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, из двора не воротами, мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном, — разминая плечи, начал читать заговор ведун, — выйду на широко поле, спущусь под круту гору, войду в темный лес. В лесу спит дед, в меха одет. Белки его укрывают, сойки его поят, кроты орешки приносят… — Середин поднялся, нащупывая ближайшее весло. — Проснись, дед, в меха одет. Дай мне хитрость лисью, силу медвежью, ловкость кунью, глаза кошачьи, уши волчьи…

В лесу этот заговор действовал лучше всех прочих — и мрак почти сразу рассеялся, превратившись перед кошачьим взором в серые однотонные сумерки. Опустив рукоять весла вниз, к самому клину, ведун намотал на него три витка цепи, опер краем рукояти на свою гребную банку, дотянулся руками до лопасти и резко, всем весом, на ней повис.

Больше всего он боялся, что сломается рукоять, но прочная ясеневая древесина нагрузку выдержала. А вот клин, на который пришлась нагрузка, пятнадцатикратно увеличенная благодаря длинному рычагу, вылетел из бруса с легким хрустким щелчком, стукнулся о сиденье и шлепнулся назад на днище.

— Кто там шумит? — сонно приподнялся под навесом Улав. — А ну, цыц! По плети соскучились?

Середин, послушавшись, аккуратно положил весло на место, прихватил клин в руку, чтобы не звякал, выбрался на настил, прокрался к ящику с инструментом, открыл. Нашел опорную пластину под заклепку, среднюю кувалду с округлым бойком, примостился рядом и стал выбивать клин из своего кандального кольца.

Тихо не получилось. От раздавшегося над ухом грохота лысый Улав вскочил на ноги, заревел:

— Что там творится?!

Олег на миг отвлекся от работы и саданул ему молотом по своду стопы. Крепыш заорал еще громче и свалился на бок. Однако его место занял кузнец, метнувшийся к сундуку. Его ведун осадил ударом в лоб и вернулся к работе.

— Кто здесь?! А ну, выходи! — Третий купец выскочил с мечом. Клинком кривич тыкал в темноту над головой ведуна, а босые ноги его топтались возле серединского колена. Олег перед соблазном не устоял — и горе-вояка рухнул на Улава.

Четвертый кривич оказался умнее: попытался врага заколоть, сделав стремительный выпад на звук ударов. Увы, лезвие прошло на расстоянии в локоть от цели, и наградой за ловкость стал удар милосердия в близкий висок.

Свенег с последним своим товарищем завозились в самом носу, чиркая кресалом, и Олег наконец-то смог закончить начатую работу. Он сбросил кандалы с ноги как раз в тот момент, когда купец наконец зажег свечу и выступил вперед:

— Это ты, бродяга?

— А ты думал, тут нечисть болотная буянит? — Олег намотал цепь на левую руку, нагнулся и отобрал меч у стенающего разбойника с раздробленной ногой. — Извини, Свенег, тебе не повезло. Я буду куда опаснее.

— Слава Перуну!!! — Из-за спины хозяина бросился вперед разъяренный бородатый кривич.

Ведун встретил клинок витками железной цепи, рубанул в ответ. Но не кривича и не купца — он срубил свечу. А когда под пологом снова наступил мрак, быстро и деловито покончил с обоими противниками.

В наступившей тишине стало слышно, как настороженно перешептываются гребцы. Торопиться к ним Середин не стал. Уж очень ему не нравилось ходить голышом. А голым он себя ощущал в первую очередь без креста на запястье. В конце концов, ведун был не единственным магическим существом в этом мире.

К счастью, Свенег оказался жаден — прятать серебряный амулет далеко не стал, повесил себе на шею. Ведун забрал свое добро, а заодно и расшитый кафтан, который действительно был красив, пошарил по тюкам в поисках собственного оружия. Пока нашел — оделся уже полностью, пусть и не в свое. Впрочем, за последние дни из своего тряпья у него и так ничего не осталось.

Приведя себя в порядок, Олег подобрал свечу, зажег, прошел по помосту, присел на корточки возле Ясеня:

— Слышь, парень! Не знаешь, отсюда до Углича далеко?

— Полста верст… — пробормотал тот.

— Полста верст? Вниз по течению? С парусом и на веслах? Соли-идно… Как мыслишь, за две недели поспеем? — Ведун подмигнул замершему с отвисшей челюстью жениху и рассмеялся.

Примечания

5

«Снять рубаху» — стать девушкой на выданье. Девочки на Руси носили простую рубаху, а когда становились девицами на выданье, то начинали носить поневу (юбку). Данное событие даже сопровождалось особым ритуалом «запрыгивания в поневу».