Неточные совпадения
Но опытный
глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было,
прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum [видимость (лат.).] неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал, конечно, только об этом, когда убирал свой кабинет. Утонченный вкус не удовольствовался бы этими тяжелыми, неграциозными стульями красного дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана оселся вниз, наклеенное дерево местами отстало.
Но цвет жизни распустился и не дал плодов. Обломов отрезвился и только изредка, по указанию Штольца, пожалуй, и
прочитывал ту или другую книгу, но не вдруг, не торопясь, без жадности, а лениво пробегал
глазами по строкам.
Захар не вынес укора, написанного в
глазах барина, и потупил свои вниз, под ноги: тут опять, в ковре, пропитанном пылью и пятнами, он
прочел печальный аттестат своего усердия к господской службе.
— Вот этот желтый господин в очках, — продолжал Обломов, — пристал ко мне:
читал ли я речь какого-то депутата, и
глаза вытаращил на меня, когда я сказал, что не
читаю газет.
Встает он в семь часов,
читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в
глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
Как бы то ни было, но в редкой девице встретишь такую простоту и естественную свободу взгляда, слова, поступка. У ней никогда не
прочтешь в
глазах: «теперь я подожму немного губу и задумаюсь — я так недурна. Взгляну туда и испугаюсь, слегка вскрикну, сейчас подбегут ко мне. Сяду у фортепьяно и выставлю чуть-чуть кончик ноги…»
«Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! — думал он, глядя на нее почти испуганными
глазами. — Эта белизна, эти
глаза, где, как в пучине, темно и вместе блестит что-то, душа, должно быть! Улыбку можно
читать, как книгу; за улыбкой эти зубы и вся голова… как она нежно покоится на плечах, точно зыблется, как цветок, дышит ароматом…»
Он вдруг воскрес. И она, в свою очередь, не узнала Обломова: туманное, сонное лицо мгновенно преобразилось,
глаза открылись; заиграли краски на щеках, задвигались мысли; в
глазах сверкнули желания и воля. Она тоже ясно
прочла в этой немой игре лица, что у Обломова мгновенно явилась цель жизни.
Ему было очень скучно не видеть Ольги в неположенные дни, не слышать ее голоса, не
читать в
глазах все той же, неизменяющейся ласки, любви, счастья.
Иван Матвеевич взял письмо и привычными
глазами бегал по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах.
Прочитав, он положил письмо на стол, а руки спрятал за спину.
— А контракт-то, контракт-то каков заключили? — хвастался Тарантьев. — Мастер ты, брат, строчить бумаги, Иван Матвеевич, ей-богу, мастер! Вспомнишь покойника отца! И я был горазд, да отвык, видит Бог, отвык! Присяду: слеза так и бьет из
глаз. Не
читал, так и подмахнул! А там и огороды, и конюшни, и амбары.
Она вынула из портфеля письмо и подала ему. Он подошел к свечке,
прочел и положил на стол. А
глаза опять обратились на нее с тем же выражением, какого она уж давно не видала в нем.
Да все. Еще за границей Штольц отвык
читать и работать один: здесь, с
глазу на
глаз с Ольгой, он и думал вдвоем. Его едва-едва ставало поспевать за томительною торопливостью ее мысли и воли.
Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная
читать, показывает вид, что
глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в книге.
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в
глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее»,
прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
Степан Аркадьич взял письмо, с недоумевающим удивлением посмотрел на тусклые
глаза, неподвижно остановившиеся на нем, и стал
читать.
Пока священник
читал отходную, умирающий не показывал никаких признаков жизни;
глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл
глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее
глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастием
глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже
читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.