Неточные совпадения
— Ну,
пусть эти «некоторые» и переезжают. А я терпеть не могу никаких перемен! Это еще что, квартира! — заговорил Обломов. — А вот посмотрите-ка, что староста пишет ко мне. Я вам сейчас покажу письмо… где бишь
оно? Захар, Захар!
— Не дам! — холодно отвечал Захар. —
Пусть прежде
они принесут назад жилет да нашу рубашку: пятый месяц гостит там. Взяли вот этак же на именины, да и поминай как звали; жилет-то бархатный, а рубашка тонкая, голландская: двадцать пять рублев стоит. Не дам фрака!
Зачем
им разнообразие, перемены, случайности, на которые напрашиваются другие?
Пусть же другие и расхлебывают эту чашу, а
им, обломовцам, ни до чего и дела нет.
Пусть другие живут, как хотят.
«Как ни наряди немца, — думала она, — какую тонкую и белую рубашку
он ни наденет,
пусть обуется в лакированные сапоги, даже наденет желтые перчатки, а все
он скроен как будто из сапожной кожи; из-под белых манжет все торчат жесткие и красноватые руки, и из-под изящного костюма выглядывает если не булочник, так буфетчик. Эти жесткие руки так и просятся приняться за шило или много-много — что за смычок в оркестре».
Ну,
пусть бы так; но
он положил
ему жалованье, как мастеровому, совершенно по-немецки: по десяти рублей в месяц, и заставлял
его расписываться в книге.
— Ольга!
Пусть будет все по-вчерашнему, — умолял
он, — я не буду бояться ошибок.
— Ну, что ж?
Пусть открывается! — сказала она, глядя на
него во все глаза.
У
него шевельнулась странная мысль. Она смотрела на
него с спокойной гордостью и твердо ждала; а
ему хотелось бы в эту минуту не гордости и твердости, а слез, страсти, охмеляющего счастья, хоть на одну минуту, а потом уже
пусть потекла бы жизнь невозмутимого покоя!
«Нет,
пусть замолкнут толки,
пусть посторонние лица, посещающие дом Ольги, забудут немного
его и увидят уж опять каждый день там тогда, когда
они объявлены будут женихом и невестой».
— То есть погасил бы огонь и остался в темноте! Хороша жизнь! Эх, Илья! ты хоть пофилософствовал бы немного, право! Жизнь мелькнет, как мгновение, а
он лег бы да заснул!
Пусть она будет постоянным горением! Ах, если б прожить лет двести, триста! — заключил
он, — сколько бы можно было переделать дела!
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой будем в стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной.
Пусть немец горячится — законное дело! — говорил
он, подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
— Ну,
пусть бы я остался: что из этого? — продолжал
он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год, через два она все будет моя. Дружба — вещь хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то с вами каково?
— Нет, уж увольте;
пусть вот лучше Ванюша бы написал:
он чисто пишет…
— Буду кричать, — вопил Тарантьев, —
пусть срамится этот олух!
Пусть обдует тебя этот мошенник-немец, благо
он теперь стакнулся с твоей любовницей…
Не обольстит
его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь;
пусть волнуется около
него целый океан дряни, зла,
пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе
его всегда будет чисто, светло, честно…
—
Пусть так; но ты расстроишься, и, может быть, надолго, — сказал
он, не совсем довольный, что Ольга вынудила у
него согласие.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
Неточные совпадения
Хлестаков. Впустите
их, впустите!
пусть идут. Осип скажи
им:
пусть идут.
Послушайте ж, вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын…
он высокого роста, так
пусть стоит для благоустройства на мосту.
Пусть машет, а ты все бы таки
его расспросила.
Беги сейчас возьми десятских, да
пусть каждый из
них возьмет…
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми
их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему.
Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)