Неточные совпадения
— Ты никогда ничего не знаешь. Там, в корзине, посмотри! Или не завалилось ли за диван? Вот спинка-то у дивана до сих пор непочинена; что б тебе призвать столяра
да починить?
Ведь ты же изломал. Ни о чем не подумаешь!
— Вы же
ведь все прогоняли меня: завтра
да завтра…
—
Да пускай их! Некоторым
ведь больше нечего и делать, как только говорить. Есть такое призвание.
— Отчего я не встаю-то так долго?
Ведь я вот тут лежал все
да думал, как мне выпутаться из беды.
—
Да вы слышите, что он пишет? Чем бы денег прислать, утешить как-нибудь, а он, как на смех, только неприятности делает мне! И
ведь всякий год! Вот я теперь сам не свой! «Тысящи яко две помене»!
— Видишь,
ведь ты какой уродился! — возразил Тарантьев. — Ничего не умеешь сам сделать. Все я
да я! Ну, куда ты годишься? Не человек: просто солома!
— Шампанское за отыскание квартиры:
ведь я тебя облагодетельствовал, а ты не чувствуешь этого, споришь еще; ты неблагодарен! Поди-ка сыщи сам квартиру!
Да что квартира? Главное, спокойствие-то какое тебе будет: все равно как у родной сестры. Двое ребятишек, холостой брат, я всякий день буду заходить…
— Эх, ты! Не знаешь ничего.
Да все мошенники натурально пишут — уж это ты мне поверь! Вот, например, — продолжал он, указывая на Алексеева, — сидит честная душа, овца овцой, а напишет ли он натурально? — Никогда. А родственник его, даром что свинья и бестия, тот напишет. И ты не напишешь натурально! Стало быть, староста твой уж потому бестия, что ловко и натурально написал. Видишь
ведь, как прибрал слово к слову: «Водворить на место жительства».
—
Да сдвинешься ли ты когда-нибудь с места? — говорил Тарантьев. —
Ведь погляди-ка ты на себя: куда ты годишься? Какая от тебя польза отечеству? Не может в деревню съездить!
—
Ведь послезавтра, так зачем же сейчас? — заметил Обломов. — Можно и завтра.
Да послушай-ка, Михей Андреич, — прибавил он, — уж доверши свои «благодеяния»: я, так и быть, еще прибавлю к обеду рыбу или птицу какую-нибудь.
—
Да, много хлопот, — говорил он тихонько. — Вон хоть бы в плане — пропасть еще работы!.. А сыр-то
ведь оставался, — прибавил он задумчиво, — съел этот Захар,
да и говорит, что не было! И куда это запропастились медные деньги? — говорил он, шаря на столе рукой.
«И куда это они ушли, эти мужики? — думал он и углубился более в художественное рассмотрение этого обстоятельства. — Поди, чай, ночью ушли, по сырости, без хлеба. Где же они уснут? Неужели в лесу?
Ведь не сидится же! В избе хоть и скверно пахнет,
да тепло, по крайней мере…»
— А
ведь я не умылся! Как же это?
Да и ничего не сделал, — прошептал он. — Хотел изложить план на бумагу и не изложил, к исправнику не написал, к губернатору тоже, к домовому хозяину начал письмо и не кончил, счетов не поверил и денег не выдал — утро так и пропало!
— Одна ли Анна Андреевна! — сказала хозяйка. — Вот как брата-то ее женят и пойдут дети — столько ли еще будет хлопот! И меньшие подрастают, тоже в женихи смотрят; там дочерей выдавай замуж, а где женихи здесь? Нынче, вишь,
ведь все хотят приданого,
да всё деньгами…
—
Да ты того… как же это вдруг… постой… дай подумать…
ведь я не брит…
—
Да…
да… — говорил Обломов, беспокойно следя за каждым словом Штольца, — помню, что я, точно… кажется… Как же, — сказал он, вдруг вспомнив прошлое, —
ведь мы, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан. С ума чуть не сошли! Сколько глупостей!..
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и умерло, больше не повторялось никогда!
Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо!
Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар не убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
— Вон
ведь ты всё какие сильные средства прописываешь! — заметил Обломов уныло. —
Да я ли один? Смотри: Михайлов, Петров, Семенов, Алексеев, Степанов… не пересчитаешь: наше имя легион!
—
Да, конечно, оттого, — говорила она, задумываясь и перебирая одной рукой клавиши, — но
ведь самолюбие везде есть, и много. Андрей Иваныч говорит, что это почти единственный двигатель, который управляет волей. Вот у вас, должно быть, нет его, оттого вы всё…
«
Да не это ли — тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя, вечное и ровное течение чувства?
Ведь это норма любви, и чуть что отступает от нее, изменяется, охлаждается — мы страдаем: стало быть, мой идеал — общий идеал? — думал он. — Не есть ли это венец выработанности, выяснения взаимных отношений обоих полов?»
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага целого края, — это общечеловеческая задача, это вершина прогресса, на которую лезут все эти Жорж Занды,
да сбиваются в сторону. За решением ее
ведь уже нет ни измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, вечный сок жизни, вечное нравственное здоровье.
— Куда ты? Возьми
да смети: здесь сесть нельзя, ни облокотиться…
Ведь это гадость, это… обломовщина!
Ведь она его любит, — в ужасе подумал он, — сама сказала: как друга — говорит она;
да это ложь, может быть, бессознательная…
Как это можно?
Да это смерть! А
ведь было бы так! Он бы заболел. Он и не хотел разлуки, он бы не перенес ее, пришел бы умолять видеться. «Зачем же я писал письмо?» — спросил он себя.
«
Да,
да; но
ведь этим надо было начать! — думал он опять в страхе. — Троекратное „люблю“, ветка сирени, признание — все это должно быть залогом счастья всей жизни и не повторяться у чистой женщины. Что ж я? Кто я?» — стучало, как молотком, ему в голову.
— Боже мой! — говорил Обломов. —
Да если слушать Штольца, так
ведь до тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу, школы заводить… Этого всего в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
— Он женится! Хочешь об заклад, что не женится? — возразил он. —
Да ему Захар и спать-то помогает, а то жениться! Доселе я ему все благодетельствовал:
ведь без меня, братец ты мой, он бы с голоду умер или в тюрьму попал. Надзиратель придет, хозяин домовый что-нибудь спросит, так
ведь ни в зуб толкнуть — все я! Ничего не смыслит…
— Нет, каков шельма! «Дай, говорит, мне на аренду», — опять с яростью начал Тарантьев, —
ведь нам с тобой, русским людям, этого в голову бы не пришло! Это заведение-то немецкой стороной пахнет. Там все какие-то фермы
да аренды. Вот постой, он его еще акциями допечет.