Неточные совпадения
— Да
так, хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться,
то, ей-богу, поколочу!
Впрочем, это наставление было вовсе излишне, потому что ректор и профессоры-монахи не жалели лоз и плетей, и часто ликторы [Ликторы — помощники консула.] по их приказанию пороли своих консулов
так жестоко, что
те несколько недель почесывали свои шаровары.
Прекрасная полячка
так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив глаза и не смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем
того же самого, который хлопнулся перед ее глазами на улице, смех вновь овладел ею.
«Отчего?» — «Не можно; у меня уж
такой нрав: что скину,
то пропью».
Здесь были все бурсаки, не вытерпевшие академических лоз и не вынесшие из школы ни одной буквы; но вместе с ними здесь были и
те, которые знали, что
такое Гораций, Цицерон и Римская республика.
Много было и
таких, которые пришли на Сечь с
тем, чтобы потом сказать, что они были на Сечи и уже закаленные рыцари.
В
таком случае дело
тот же час доходило до драки.
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли
так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к
тому же и Кирдяга был старый его товарищ и бывал с ним в одних и
тех же сухопутных и морских походах, деля суровости и труды боевой жизни.
— Вот в рассуждении
того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении
того пойдет речь, что есть много
таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что
такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Притом же у нас храм Божий — грех сказать, что
такое: вот сколько лет уже, как, по милости Божией, стоит Сечь, а до сих пор не
то уже чтобы снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства.
Так я все веду речь эту не к
тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по закону нашему.
— Когда
так,
то пусть будет
так.
Да если уж пошло на
то, чтобы говорить правду, у нас и челнов нет столько в запасе, да и пороху не намолото в
таком количестве, чтобы можно было всем отправиться.
— А
то делается, что и родились и крестились, еще не видали
такого.
— Слушайте!.. еще не
то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не
то беда, что в таратайках, а
то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не
то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин
такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между
тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы —
так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили
такому беззаконию?
Я знаю, есть между вас
такие, что чуть Бог пошлет какую корысть, — пошли
тот же час драть китайку и дорогие оксамиты [Оксамит — бархат.] себе на онучи.
Так говорил кошевой, и, как только окончил он речь свою, все козаки принялись
тот же час за дело.
Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух монахов, чтобы сказать, что они не
так ведут себя, как следует; что между запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обязанность к королю, а с
тем вместе и всякое народное право.
Не раз дивился отец также и Андрию, видя, как он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на
то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил
такие чудеса, которым не могли не изумиться старые в боях.
А между
тем запорожцы, протянув вокруг всего города в два ряда свои телеги, расположились
так же, как и на Сечи, куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в чехарду, в чет и нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на город.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь! Не
тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а
тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
— Чшш! — произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки, дрожа всем телом и оборотя в
то же время голову назад, чтобы видеть, не проснулся ли кто-нибудь от
такого сильного вскрика, произведенного Андрием.
Но Остап и без
того уже не продолжал речи, присмирел и пустил
такой храп, что от дыхания шевелилась трава, на которой он лежал.
Не
такою воображал он ее видеть: это была не она, не
та, которую он знал прежде; ничего не было в ней похожего на
ту, но вдвое прекраснее и чудеснее была она теперь, чем прежде.
И она опустила тут же свою руку, положила хлеб на блюдо и, как покорный ребенок, смотрела ему в очи. И пусть бы выразило чье-нибудь слово… но не властны выразить ни резец, ни кисть, ни высоко-могучее слово
того, что видится иной раз во взорах девы, ниже́
того умиленного чувства, которым объемлется глядящий в
такие взоры девы.
Погублю, погублю! и погубить себя для тебя, клянусь святым крестом, мне
так сладко… но не в силах сказать
того!
И мало
того, что осуждена я на
такую страшную участь; мало
того, что перед концом своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь свою; мало всего этого: нужно, чтобы перед концом своим мне довелось увидать и услышать слова и любовь, какой не видала я.
— Не слыхано на свете, не можно, не быть
тому, — говорил Андрий, — чтобы красивейшая и лучшая из жен понесла
такую горькую часть, когда она рождена на
то, чтобы пред ней, как пред святыней, преклонилось все, что ни есть лучшего на свете.
Если же выйдет уже
так и ничем — ни силой, ни молитвой, ни мужеством — нельзя будет отклонить горькой судьбы,
то мы умрем вместе; и прежде я умру, умру перед тобой, у твоих прекрасных коленей, и разве уже мертвого меня разлучат с тобою.
—
Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь. Вот до чего довел хмель! Вот какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже
такое заведение: коли позволишь удвоить порцию,
так вы готовы
так натянуться, что враг Христова воинства не только снимет с вас шаровары, но в самое лицо вам начихает,
так вы
того не услышите.
— Ну,
так что же из
того?
— Как только услышал я шум и увидел, что проходят в городские ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчуга, потому что в городе есть красавицы и дворянки, а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе,
то хоть им и есть нечего, а жемчуг все-таки купят.
И вывели на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди их был куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, —
так, как схватили его хмельного. И потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и
того, что попал в плен, как собака, сонный. В одну ночь поседела крепкая голова его.
Понеслась к вышинам суровая козацкая душа, хмурясь и негодуя, и вместе с
тем дивуясь, что
так рано вылетела из
такого крепкого тела.
Только и успел объявить он, что случилось
такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы, по козацкому обычаю, и пьяными отдались в плен, и как узнали татары место, где был зарыт войсковой скарб, —
того ничего не сказал он.
— Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили,
то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит его,
так что и следов не найдешь.
Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что
такое козаки; за веру, сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного города не много. Итак, мой совет — идти.
Коли уж на
то пошло, что всякий ни во что ставит козацкую честь, позволив себе плюнуть в седые усы свои и попрекнуть себя обидным словом,
так не укорит же никто меня.
Так вот какая моя речь:
те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются.
— Ну,
так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог знает, приведется ли в жизни еще увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте
то, что сами знаете: сами знаете, что велит козацкая честь.
— Я угощаю вас, паны-братья, —
так сказал Бульба, — не в честь
того, что вы сделали меня своим атаманом, как ни велика подобная честь, не в честь также прощанья с нашими товарищами: нет, в другое время прилично
то и другое; не
такая теперь перед нами минута.
Да уже вместе выпьем и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки и сыны
тех внуков, что были когда-то
такие, которые не постыдили товарищества и не выдали своих.
Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь — и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до
того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди, да не
те;
такие же люди, да не
те!
Нет, братцы,
так любить, как русская душа, — любить не
то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет,
так любить никто не может!
Уж если на
то пошло, чтобы умирать, —
так никому ж из них не доведется
так умирать!..
Ухватил себя за волосы французский инженер при виде
такого неискусства и сам принялся наводить пушки, не глядя на
то, что жарили и сыпали пулями беспрерывно козаки.
И когда турки, обрадовавшись, что достали себе
такого слугу, стали пировать и, позабыв закон свой, все перепились, он принес все шестьдесят четыре ключа и роздал невольникам, чтобы отмыкали себя, бросали бы цепи и кандалы в море, а брали бы наместо
того сабли да рубили турков.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому
такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше
того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за
то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
— Какую услугу? Если
такая услуга, что можно сделать,
то для чего не сделать?