Неточные совпадения
— Я
думаю, архимандрит
не давал вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай,
не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
Он тщательно скрывал от своих товарищей эти движения страстной юношеской души, потому что в тогдашний век было стыдно и бесчестно
думать козаку о женщине и любви,
не отведав битвы.
Все кандидаты, услышавши произнесенными свои имена, тотчас же вышли из толпы, чтобы
не подать никакого повода
думать, будто бы они помогали личным участьем своим в избрании.
— Да, так видите, панове, что войны
не можно начать. Рыцарская честь
не велит. А по своему бедному разуму вот что я
думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. [Натолия — Анаталия — черноморское побережье Турции.] Как
думаете, панове?
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда
не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых
не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы
думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем
не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу,
не наши! То совсем
не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же.
Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Хорошо, — сказал Тарас и потом,
подумав, обратился к козакам и проговорил так: — Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне. — Сказавши это, Тарас повел его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. — Ну, полезай под телегу, лежи там и
не пошевелись; а вы, братцы,
не выпускайте жида.
Он
думал: «
Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!» Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только можно было унесть.
Он бросился к возу и схватил несколько больших черных хлебов себе под руку, но
подумал тут же,
не будет ли эта пища, годная для дюжего, неприхотливого запорожца, груба и неприлична ее нежному сложению.
Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими пальцами от невольной злости,
не нашед в ней молока; он уже
не плакал и
не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его можно было
думать, что он еще
не умер или, по крайней мере, еще только готовился испустить последнее дыханье.
Уходя к своему полку, Тарас
думал и
не мог придумать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с другими и связали сонного? Только нет,
не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже
не было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком,
не слыша, что его давно называл кто-то по имени.
Не о корысти и военном прибытке теперь
думали они,
не о том, кому посчастливится набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских коней; но загадалися они — как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами и склонившимися, как мелкая травка, лесами.
«Да, —
подумал про себя Товкач, — заснул бы ты, может быть, и навеки!» Но ничего
не сказал, погрозил пальцем и дал знак молчать.
— Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! — закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя
не выдали, — ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать вместе. Ты
думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных.
Слышал он только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде
не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, — и смутный стоит хозяин дома,
думая: «Лучше б и
не было того пира».
— Ай, славная монета! Ай, добрая монета! — говорил он, вертя один червонец в руках и пробуя на зубах. — Я
думаю, тот человек, у которого пан обобрал такие хорошие червонцы, и часу
не прожил на свете, пошел тот же час в реку, да и утонул там после таких славных червонцев.
— А пан
думает, что так прямо взял кобылу, запряг, да и «эй, ну пошел, сивка!».
Думает пан, что можно так, как есть,
не спрятавши, везти пана?
— Ай, ай! А пан
думает, разве можно спрятать его в бочку? Пан разве
не знает, что всякий
подумает, что в бочке горелка?
— А пан разве
не знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что
не течет, и скажет: «Жид
не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что
думают, уж и
не человек, коли жид.
Но
не на костер глядел Тарас,
не об огне он
думал, которым собирались жечь его; глядел он, сердечный, в ту сторону, где отстреливались козаки: ему с высоты все было видно как на ладони.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи?
Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и
не будет в мире силы, которая бы
не покорилась ему!..