Неточные совпадения
Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была
очень длинна, в два этажа; нижний
не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками.
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает
очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда
не видывал.
Впрочем, хотя эти деревца были
не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «было
очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику».
Вот все, что узнали в городе об этом новом лице, которое
очень скоро
не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке.
О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал
очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре
не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он
очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком.
Для пополнения картины
не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил
очень громко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки.
Ввечеру подавался на стол
очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого
не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги.
Не мешает сделать еще замечание, что Манилова… но, признаюсь, о дамах я
очень боюсь говорить, да притом мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.
Манилова проговорила, несколько даже картавя, что он
очень обрадовал их своим приездом и что муж ее
не проходило дня, чтобы
не вспоминал о нем.
—
Очень обходительный и приятный человек, — продолжал Чичиков, — и какой искусник! я даже никак
не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить.
— Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер?
Не правда ли, что
очень приятный человек?
Хозяйка
очень часто обращалась к Чичикову с словами: «Вы ничего
не кушаете, вы
очень мало взяли».
На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные
не без старания
очень красивыми рядками.
Как ни придумывал Манилов, как ему быть и что ему сделать, но ничего другого
не мог придумать, как только выпустить изо рта оставшийся дым
очень тонкою струею.
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел
очень значительно в лицо Чичикова, показав во всех чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого, может быть, и
не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
—
Очень не дрянь, — сказал Чичиков, пожав ему руку.
— Право, отец мой, никогда еще
не случалось продавать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сту рублей каждую, и
очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут.
В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он
не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и потому игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали передержку его густым и
очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой.
Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была одна дудка
очень бойкая, никак
не хотевшая угомониться, и долго еще потом свистела она одна.
Он наливал
очень усердно в оба стакана, и направо и налево, и зятю и Чичикову; Чичиков заметил, однако же, как-то вскользь, что самому себе он
не много прибавлял.
— Нет,
не обижай меня, друг мой, право, поеду, — говорил зять, — ты меня
очень обидишь.
— Ну уж, пожалуйста,
не говори. Теперь я
очень хорошо тебя знаю. Такая, право, ракалия! Ну, послушай, хочешь метнем банчик? Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже.
Держа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он был
очень хорош для живописца,
не любящего страх господ прилизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку.
Пропал бы, как волдырь на воде, без всякого следа,
не оставивши потомков,
не доставив будущим детям ни состояния, ни честного имени!» Герой наш
очень заботился о своих потомках.
Он тоже задумался и думал, но положительнее,
не так безотчетны и даже отчасти
очень основательны были его мысли.
— Мы об вас вспоминали у председателя палаты, у Ивана Григорьевича, — сказал наконец Чичиков, видя, что никто
не располагается начинать разговора, — в прошедший четверг.
Очень приятно провели там время.
— Щи, моя душа, сегодня
очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись к Чичикову, — вы
не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!
Чичиков начал как-то
очень отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалою об его пространстве, сказал, что даже самая древняя римская монархия
не была так велика, и иностранцы справедливо удивляются…
Насчет главного предмета Чичиков выразился
очень осторожно: никак
не назвал души умершими, а только несуществующими.
Лицо его
не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал
очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы
не заплевать; маленькие глазки еще
не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают,
не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
Чичиков открыл рот, еще
не зная сам, как благодарить, как вдруг Манилов вынул из-под шубы бумагу, свернутую в трубочку и связанную розовою ленточкой, и подал
очень ловко двумя пальцами.
— Послушайте, любезные, — сказал он, — я
очень хорошо знаю, что все дела по крепостям, в какую бы ни было цену, находятся в одном месте, а потому прошу вас показать нам стол, а если вы
не знаете, что у вас делается, так мы спросим у других.
Чиновники на это ничего
не отвечали, один из них только тыкнул пальцем в угол комнаты, где сидел за столом какой-то старик, перемечавший какие-то бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж столами прямо к нему. Старик занимался
очень внимательно.
Купцы первые его
очень любили, именно за то, что
не горд; и точно, он крестил у них детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеется, и чаем напоит, пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расспросит обо всем: как делишки, что и как.
Селифан молча слушал
очень долго и потом вышел из комнаты, сказавши Петрушке: «Ступай раздевать барина!» Петрушка принялся снимать с него сапоги и чуть
не стащил вместе с ними на пол и самого барина.
Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость, совершенно бескорыстную, чистую подлость,
не основанную ни на каких расчетах: многие
очень хорошо знают, что ничего
не получат от него и
не имеют никакого права получить, но непременно хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик.
Дамы были
очень довольны и
не только отыскали в нем кучу приятностей и любезностей, но даже стали находить величественное выражение в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно,
очень нравится женщинам.
Одна
очень любезная дама, — которая приехала вовсе
не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки на правой ноге, вследствие чего должна была даже надеть плисовые сапоги, —
не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша
не забрала в самом деле слишком много себе в голову.
Однако ж он подступил к ним
очень робко,
не семенил так бойко и франтовски ногами, даже несколько замялся, и во всех движениях оказалась какая-то неловкость.
Не мешает заметить, что в разговор обеих дам вмешивалось
очень много иностранных слов и целиком иногда длинные французские фразы.
Коробочка отвечает
очень резонно, говорит: «Я
не могу продать, потому что они мертвые».
Во всех отношениях приятная дама вспомнила, что выкройка для модного платья еще
не находится в ее руках, а просто приятная дама смекнула, что она еще
не успела выведать никаких подробностей насчет открытия, сделанного ее искреннею приятельницею, и потому мир последовал
очень скоро.
На Руси же общества низшие
очень любят поговорить о сплетнях, бывающих в обществах высших, а потому начали обо всем этом говорить в таких домишках, где даже в глаза
не видывали и
не знали Чичикова, пошли прибавления и еще большие пояснения.
Конечно, поверить этому чиновники
не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком,
очень сдает на портрет Наполеона.
Маленькая горенка с маленькими окнами,
не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «
не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась
очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Из данной отцом полтины
не издержал ни копейки, напротив — в тот же год уже сделал к ней приращения, показав оборотливость почти необыкновенную: слепил из воску снегиря, выкрасил его и продал
очень выгодно.
— А право, Андрей Иванович, вам бы
очень не мешало жениться.
— Точно-с, Павел Иванович, — сказал Селифан, оборотясь с козел, веселый, —
очень почтенный барин. Угостительный помещик! По рюмке шампанского выслал. Точно-с, и приказал от стола отпустить блюда — оченно хорошего блюда, деликатного скусу. Такого почтительного господина еще и
не было.
«Гость, кажется,
очень неглупый человек, — думал хозяин, — степенен в словах и
не щелкопер». И, подумавши так, стал он еще веселее, точно как бы сам разогрелся от своего разговора и как бы празднуя, что нашел человека, готового слушать умные советы.
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка
очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя
не так поведет, так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право.