Неточные совпадения
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а
еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на
одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни
одного значительного чиновника; но
еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем
одно простое любопытство.
Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть, даже бросят
один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что
еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием.
Итак, отдавши нужные приказания
еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с
одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку.
Только
одна половина его была озарена светом, исходившим из окон; видна была
еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет.
И
еще достал
одну бутылочку французского под названием: бонбон.
В фортунку [Фортунка — игра с помощью вертящегося кружка (фортунки).] крутнул: выиграл две банки помады, фарфоровую чашку и гитару; потом опять поставил
один раз и прокрутил, канальство,
еще сверх шесть целковых.
Я таки привез с собою
один; хорошо, что догадался купить, когда были
еще деньги.
Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была
одна дудка очень бойкая, никак не хотевшая угомониться, и долго
еще потом свистела она
одна.
Зять
еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были
одни пустые поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.
— Мошенник! — сказал Собакевич очень хладнокровно, — продаст, обманет,
еще и пообедает с вами! Я их знаю всех: это всё мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы.
Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.
А разогни кулаку
один или два пальца, выдет
еще хуже.
Сделав
один или два поворота, герой наш очутился наконец перед самым домом, который показался теперь
еще печальнее.
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя
одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих
еще до нашествия на Москву французов.
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков,
один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки
еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
Подошедши к бюро, он переглядел их
еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в
один из ящиков, где, верно, им суждено быть погребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священника его деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а может быть, и капитана, приписавшегося ему в родню.
В самом деле, что ни говори, не только
одни мертвые души, но
еще и беглые, и всего двести с лишком человек!
Старик тыкнул пальцем в другой угол комнаты. Чичиков и Манилов отправились к Ивану Антоновичу. Иван Антонович уже запустил
один глаз назад и оглянул их искоса, но в ту же минуту погрузился
еще внимательнее в писание.
—
Еще я попрошу вас, — сказал Чичиков, — пошлите за поверенным
одной помещицы, с которой я тоже совершил сделку, сыном протопопа отца Кирила; он служит у вас же.
Скоро вслед за ними все угомонилось, и гостиница объялась непробудным сном; только в
одном окошечке виден
еще был свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой, по-видимому, охотник до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все
еще стоял неподвижно на
одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Дамы ухватились за руки, поцеловались и вскрикнули, как вскрикивают институтки, встретившиеся вскоре после выпуска, когда маменьки
еще не успели объяснить им, что отец у
одной беднее и ниже чином, нежели у другой.
Господа чиновники прибегнули
еще к
одному средству, не весьма благородному, но которое, однако же, иногда употребляется, то есть стороною, посредством разных лакейских знакомств, расспросить людей Чичикова, не знают ли они каких подробностей насчет прежней жизни и обстоятельств барина, но услышали тоже не много.
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что
еще в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить к
одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само собою.
Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были не рады, что попробовали, потому что Ноздрев понес такую околесину, которая не только не имела никакого подобия правды, но даже просто ни на что не имела подобия, так что чиновники, вздохнувши, все отошли прочь;
один только полицеймейстер долго
еще слушал, думая, не будет ли, по крайней мере, чего-нибудь далее, но наконец и рукой махнул, сказавши: «Черт знает что такое!» И все согласились в том, что как с быком ни биться, а все молока от него не добиться.
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто
еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь
одна все
еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
Никак не мог он понять, что бы значило, что ни
один из городских чиновников не приехал к нему хоть бы раз наведаться о здоровье, тогда как
еще недавно то и дело стояли перед гостиницей дрожки — то почтмейстерские, то прокурорские, то председательские.
У иных были лица, точно дурно выпеченный хлеб: щеку раздуло в
одну сторону, подбородок покосило в другую, верхнюю губу взнесло пузырем, которая в прибавку к тому
еще и треснула; словом, совсем некрасиво.
— Да кулебяку сделай на четыре угла. В
один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да
еще чего знаешь там этакого…
Да слава богу, что у нас осталось хотя
одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось с этими прихотями!
Собственно за ум он не уважал
еще ни
одного человека.
По всему было видно, что деревню она любила
еще меньше, чем муж, и что зевала она больше Платонова, когда оставалась
одна.
Я знаю-с, вас тут
один человек настраивает; так объявляю вам по секрету, что такое
еще дело
одно открывается, что уж никакие силы не спасут этого.