Неточные совпадения
— Эге-ге-ге, земляк! да ты мастер, как вижу, обниматься! А я на четвертый только
день после свадьбы выучился обнимать покойную
свою Хвеську, да и то спасибо куму: бывши дружкою,уже надоумил.
— Что ж, Параска, — сказал Черевик, оборотившись и смеясь к
своей дочери, — может, и в самом
деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того… чтобы и паслись на одной траве! Что? по рукам? А ну-ка, новобранный зять, давай магарычу!
Усталое солнце уходило от мира, спокойно пропылав
свой полдень и утро; и угасающий
день пленительно и ярко румянился.
Это быстро разнеслось по всем углам уже утихнувшего табора; и все считали преступлением не верить, несмотря на то что продавица бубликов, которой подвижная лавка была рядом с яткою шинкарки, раскланивалась весь
день без надобности и писала ногами совершенное подобие
своего лакомого товара.
— Мне какое
дело? — проворчал, потягиваясь, лежавший возле него цыган, — хоть бы и всех
своих родичей помянул.
Черевик заглянул в это время в дверь и, увидя дочь
свою танцующею перед зеркалом, остановился. Долго глядел он, смеясь невиданному капризу девушки, которая, задумавшись, не примечала, казалось, ничего; но когда же услышал знакомые звуки песни — жилки в нем зашевелились; гордо подбоченившись, выступил он вперед и пустился вприсядку, позабыв про все
дела свои. Громкий хохот кума заставил обоих вздрогнуть.
Экая долгота! видно,
день божий потерял где-нибудь конец
свой.
Два
дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий
день, долго осматривал он углы
своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
Румяна и бела собою была молодая жена; только так страшно взглянула на
свою падчерицу, что та вскрикнула, ее увидевши; и хоть бы слово во весь
день сказала суровая мачеха.
Целый
день не выходила из светлицы
своей молодая жена; на третий
день вышла с перевязанною рукой.
На четвертый
день приказал сотник
своей дочке носить воду, мести хату, как простой мужичке, и не показываться в панские покои.
На пятый
день выгнал сотник
свою дочку босую из дому и куска хлеба не дал на дорогу.
— Да, голову. Что он, в самом
деле, задумал! Он управляется у нас, как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как
своими холопьями, еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на всем селе нет смазливой девки, за которою бы не волочился голова.
— Дай бог, — сказал голова, выразив на лице
своем что-то подобное улыбке. — Теперь еще, слава богу, винниц развелось немного. А вот в старое время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге, еще покойный Безбородько… [Безбородко — секретарь Екатерины II, в качестве министра иностранных
дел сопровождал ее во время поездки в Крым.]
Левко, несмотря на изумление, происшедшее от такого нежданного оборота его
дела, имел благоразумие приготовить в уме
своем другой ответ и утаить настоящую истину, каким образом досталась записка.
Об возне
своей с чертями дед и думать позабыл, и если случалось, что кто-нибудь и напоминал об этом, то дед молчал, как будто не до него и
дело шло, и великого стоило труда упросить его пересказать все, как было.
Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из
своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный
день в шинке.
Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему
дело до чужих, у него
своя волость.
Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в
день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя
свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало.
Кузнец остановился с
своими мешками. Ему почудился в толпе девушек голос и тоненький смех Оксаны. Все жилки в нем вздрогнули; бросивши на землю мешки так, что находившийся на
дне дьяк заохал от ушибу и голова икнул во все горло, побрел он с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за девичьей толпою, между которою ему послышался голос Оксаны.
Так же как и ее муж, она почти никогда не сидела дома и почти весь
день пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и ела с большим аппетитом и дралась только по утрам с
своим мужем, потому что в это только время и видела его иногда.
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда
деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего. Запорожцы вдруг все пали на землю и закричали в один голос...
Приехал на гнедом коне
своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляя поля, где поил он семь
дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином.
— Жена! — крикнул грозно пан Данило, — ты знаешь, я не люблю этого. Ведай
свое бабье
дело!
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу,
день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро
свое отдам чернецам, чтобы сорок
дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Паны веселятся и хвастают, говорят про небывалые
дела свои, насмехаются над православьем, зовут народ украинский
своими холопьями и важно крутят усы, и важно, задравши головы, разваливаются на лавках.
Уже
день и два живет она в
своей хате и не хочет слышать о Киеве, и не молится, и бежит от людей, и с утра до позднего вечера бродит по темным дубравам.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие
свои души
девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и
дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож. Наконец вырвал, замахнулся — и совершилось страшное
дело: отец убил безумную дочь
свою.
Уже слепец кончил
свою песню; уже снова стал перебирать струны; уже стал петь смешные присказки про Хому и Ерему, про Сткляра Стокозу… но старые и малые все еще не думали очнуться и долго стояли, потупив головы, раздумывая о страшном, в старину случившемся
деле.
Может быть, еще и этого скорее приехал бы Иван Федорович, но набожный жид шабашовал по субботам и, накрывшись
своею попоной, молился весь
день.
На другой
день, когда проснулся Иван Федорович, уже толстого помещика не было. Это было одно только замечательное происшествие, случившееся с ним на дороге. На третий
день после этого приближался он к
своему хуторку.
Пьяницу мельника, который совершенно был ни к чему не годен, она, собственною
своею мужественною рукою дергая каждый
день за чуб, без всякого постороннего средства умела сделать золотом, а не человеком.
Казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить темно-коричневый по будням капот с мелкими оборками и красную кашемировую шаль в
день светлого воскресенья и
своих именин, тогда как ей более всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты.
В непродолжительном времени об Иване Федоровиче везде пошли речи как о великом хозяине. Тетушка не могла нарадоваться
своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один
день, — это было уже по окончании жатвы, и именно в конце июля, — Василиса Кашпоровна, взявши Ивана Федоровича с таинственным видом за руку, сказала, что она теперь хочет поговорить с ним о
деле, которое с давних пор уже ее занимает.
Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый час уголь для
своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что, в самом
деле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились. Слушать так слушать!