Неточные совпадения
У нас, мои любезные читатели, не во гнев
будь сказано (вы, может
быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто,
как будто какому-нибудь свату своему или куму), — у нас, на хуторах, водится издавна:
как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, — тогда,
только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум…
Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты
были хвостики, красного
только цвета, в богатой плахте, пестревшей,
как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.
— Эге-ге-ге, земляк! да ты мастер,
как вижу, обниматься! А я на четвертый
только день после свадьбы выучился обнимать покойную свою Хвеську, да и то спасибо куму:
бывши дружкою,уже надоумил.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев
будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки
были свежи и ярки,
как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед
только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки,
какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись,
как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан
был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные,
как крылья ворона, и мягкие,
как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел
было покропить ею спину бедного Петра,
как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть
только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не
будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его
была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут
только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что
было ему одному страшно в лесу… Но за
какую цену,
как достался он, этого никаким образом не мог понять.
— Нет, Галю; у Бога
есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и
как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.
Вслед за сими словами дверь захлопнулась, и
только слышно
было,
как с визгом задвинулся железный засов.
— Вот я и домой пришел! — говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь,
как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги
как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди
только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может
быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
Кинули жребий — и одна девушка вышла из толпы. Левко принялся разглядывать ее. Лицо, платье — все на ней такое же,
как и на других. Заметно
только было, что она неохотно играла эту роль. Толпа вытянулась вереницею и быстро перебегала от нападений хищного врага.
Темно и глухо,
как в винном подвале;
только слышно
было, что далеко-далеко вверху, над головою, холодный ветер гулял по верхушкам дерев, и деревья, что охмелевшие козацкие головы, разгульно покачивались, шепоча листьями пьяную молвь.
«Ну, думает, ведьма подтасовала; теперь я сам
буду сдавать». Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: масть хоть куда, козыри
есть. И сначала дело шло
как нельзя лучше;
только ведьма — пятерик с королями! У деда на руках одни козыри; не думая, не гадая долго, хвать королей по усам всех козырями.
К счастью еще, что у ведьмы
была плохая масть; у деда,
как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды,
только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Но зато сзади он
был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный,
как теперешние мундирные фалды;
только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь
был не белее трубочиста, можно
было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
— Так ты, кум, еще не
был у дьяка в новой хате? — говорил козак Чуб, выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе, мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. — Там теперь
будет добрая попойка! — продолжал Чуб, осклабив при этом свое лицо. —
Как бы
только нам не опоздать.
Оксане не минуло еще и семнадцати лет,
как во всем почти свете, и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону Диканьки,
только и речей
было, что про нее.
Один
только кузнец
был упрям и не оставлял своего волокитства, несмотря на то что и с ним поступаемо
было ничуть не лучше,
как с другими.
В самом деле, едва
только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза,
как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада
была притворная. Чуб очень рад
был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не
было видно.
Так же
как и ее муж, она почти никогда не сидела дома и почти весь день пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и
ела с большим аппетитом и дралась
только по утрам с своим мужем, потому что в это
только время и видела его иногда.
Все
было видно, и даже можно
было заметить,
как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун;
как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки;
как клубился в стороне облаком целый рой духов;
как плясавший при месяце черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом;
как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно,
только что съездила куда нужно ведьма… много еще дряни встречали они.
— Мы не чернецы, — продолжал запорожец, — а люди грешные. Падки,
как и все честное христианство, до скоромного.
Есть у нас не мало таких, которые имеют жен,
только не живут с ними на Сечи.
Есть такие, что имеют жен в Польше;
есть такие, что имеют жен в Украине;
есть такие, что имеют жен и в Турещине.
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел
было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари
едят один
только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать,
как у них живут на Сечи,
какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.
Показался розовый свет в светлице; и страшно
было глянуть тогда ему в лицо: оно казалось кровавым, глубокие морщины
только чернели на нем, а глаза
были как в огне.
Тут
есть сейчас маленький переулок:
как только поворотишь в переулок, то
будут вторые или третьи ворота.
Как бы то ни
было,
только с этих пор робость, и без того неразлучная с ним, увеличилась еще более.
Как бы то ни
было,
только Степан Кузьмич сделал тебе дарственную запись на то самое имение, об котором я тебе говорила.
Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в конце которой один добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте и бескорыстию, поместил сокращенный снотолкователь. Но там совершенно не
было ничего, даже хотя немного похожего на такой бессвязный сон.
Я
был тогда малый подвижной. Старость проклятая! теперь уже не пойду так; вместо всех выкрутасов ноги
только спотыкаются. Долго глядел дед на нас, сидя с чумаками. Я замечаю, что у него ноги не постоят на месте: так,
как будто их что-нибудь дергает.