Неточные совпадения
Подле него, красавца
в полном смысле слова, поместился низенького роста неуклюжий рыжебородый
человек в черном мешковатом сюртуке и, тыкая пальцем веснушчатой, покрытой рыжими волосами руки
в грудь Н.П. Пашенного, ему что-то проповедовал.
Как сейчас помню высокого студента-кавказца, когда он вырвал жандарма из седла, вмиг очутился верхом и ускакал. На помощь жандармам примчалась сотня 1-го Донского казачьего полка, выстроилась поперек проездов и бульвара и, не шелохнувшись, стояла, а жандармы успели окружить толпу
человек в двести, которую казаки и конвоировали до Бутырской тюрьмы.
Разные
люди перебывали за полувековую жизнь газеты, но газета осталась
в руках той группы молодых ученых, которые случайно одновременно были за границей,
в 1873 году, и собрались на съезд
в Гейдельберг для обсуждения вопроса — что нужно делать?
После смерти редактора Н.С. Скворцова, талантливого и идейного журналиста, материальное состояние газеты было затруднительным.
В.М. Соболевский, ставший фактическим владельцем газеты, предложил всем своим ближайшим сотрудникам образовать товарищество для продолжения издания. Его предложение приняли десять
человек, которые и явились учредителями издательского паевого товарищества «Русских ведомостей».
Псевдоним очень остроумный и правдивый, так как
в фельетонах участвовало несколько
человек, а Лукин собирал весь этот материал
в фельетон, который выходил
в Петербурге по субботам. Не знаю, как платил Нотович, но я от Лукина получал 5 копеек за строчку и много зарабатывал, так как чуть не ежедневно давал заметки, которые нельзя было печатать
в Москве, а
в «Новостях» они проходили.
Я мог бегать неутомимо, а быстро ездил только на пожарном обозе, что было мне разрешено брандмайором, полковником С.А. Потехиным, карточку которого с надписью берегу до сего времени: «Корреспонденту
В.А. Гиляровскому разрешаю ездить на пожарном обозе». Кроме меня, этим же правом
в Москве пользовался еще один
человек — это корреспондент «Московского листка», поступивший после меня, А.А. Брайковский, специальность которого была только отчеты о пожарах.
Какое счастье было для молодого журналиста, кроме ежедневных заметок без подписи, видеть свою подпись, иногда полной фамилией, иногда «
В. Г-ский», под фельетонами полосы на две, на три, рядом с корифеями! И какая радость была, что эти корифеи обращали внимание на мои напечатанные
в газете фельетоны и хорошо отзывались о них, как, например, М.Е. Салтыков-Щедрин о моем первом рассказе «
Человек и собака».
В нем я дал полное впечатление каторжной работы на тех заводах, с которых
люди не возвращались
в жизнь, а погибали от болезней.
Оба лейтенанта были еще молодые
люди. Гарбер среднего роста, а Шютце выше среднего, плотного телосложения, показывающего чрезвычайно большую физическую силу. Лица у обоих были свежими, энергичными. Во время своего двухлетнего путешествия они чувствовали себя совершенно здоровыми, и только Шютце жаловался на легкий ревматизм, полученный
в Якутске.
В Буломе матросам встретился ссыльный Кузьма Ермилов —
человек довольно образованный, объяснившийся с матросами по-немецки, и передал им, что месяц назад здесь прошел Мельвиль с экипажем и отправился
в Якутск.
Когда
человек пять таких тузов отправил он
в госпиталь, все начали чистить, мыть, перестраивать и кормить рабочих и служащих свежей пищей
в чистых столовых.
В две недели Нижнего стало не узнать: чистота на улицах и на дворах.
В одной из станиц
в почтовой конторе во время приема писем упал и умер старший почтовый чиновник, и все разбежались. Пришлось чужому, проезжему
человеку потребовать станичное начальство, заставить вынести из конторы тело, а контору запереть, чтобы не разграбили.
Я привожу здесь маленький кусочек из этой поездки, но самое описание холерных ужасов интересно было
в то время для газетной статьи, а теперь интереснее припомнить кое-что из подробностей тех дней, припомнить то, что уж более никогда не повторится, — и
людей таких нет, и быт совсем другой стал.
Приняв от него это благословение, я распрощался с милыми
людьми, — и мы с Иваном очутились
в выгоревшей, пыльной степи… Дальнейшие подробности со всеми ужасами опускаю, — да мне они уж и не казались особенными ужасами после моей командировки несколько лет тому назад за Волгу,
в Астраханские степи, на чуму, где
в киргизских кибитках валялись разложившиеся трупы, а рядом шевелились черные, догнивающие
люди. И никакой помощи ниоткуда я там не видел!
Я не любил работать
в редакции — уж очень чинно и холодно среди застегнутых черных сюртуков, всех этих прекрасных
людей, больших
людей, но скучных. То ли дело
в типографии! Наборщики — это моя любовь. Влетаешь с известием, и сразу все смотрят: что-нибудь новое привез! Первым делом открываю табакерку. Рады оторваться от скучной ловли букашек. Два-три любителя — потом я их развел много — подойдут, понюхают табаку и чихают. Смех, веселье! И метранпаж рад — после минутного веселого отдыха лучше работают.
С честью званье
человекаНосишь
в жизни ты своей…
Счастлив будь! Чрез четверть века
Справим новый юбилей!
Через год Н.П. Чугунов отомстил мне. Когда моя книга «Трущобные
люди» была сожжена, он мне
в той же корректорской при всех сказал...
Славные
люди были
в конторе, служившие еще
в старом доме. Ф.
В. Головин, главный бухгалтер, тогда еще совсем молодой
человек, очень воспитанный, сама доброта и отзывчивость, С.Р. Скородумов, принимавший объявления, Митрофан Гаврилов, строгого солдатского вида, из бывших кантонистов, любимец газетчиков и наборщиков, две славные, молчаливые барышни, что-то писавшие, — и глава над всем, леденившая своим появлением всю контору, Ю.Е. Богданова, сестра одного из пайщиков, писавшего статьи о банках.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из
людей задохлись, еще стоя
в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен
людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили
в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы лежали передо мной, два
в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху — лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мертвых, пятый был худощавый
человек; оказался портной с Грачевки.
В погоне за десятикопеечной подачкой десятитысячная толпа задавила десять
человек. За два дня перед этим умер московский миллионер, чайный торговец А.С. Губкин.
Это было после обеда. Слон зашагал по Большой Пресне, к великому ужасу обывателей и шумной радости мальчишек и бежавшей за ним толпы. Случилось это совершенно неожиданно и
в отсутствие его друга сторожа. Другие сторожа и охочие
люди из толпы старались, забегая вперед, вернуть его обратно, но слон, не обращая внимания ни на что, мирно шагал, иногда на минуту останавливаясь, поднимал хобот и трубил, пугая старух, смотревших
в окна.
Н.П. Ланин согласился на все условия, и
В.А. Гольцевым была составлена молодая редакция,
в которую вошли и народники: Ф.Д. Нефедов, С.А. Приклонский, только что вернувшийся из ссылки, Н.М. Астырев, П.И. Кичеев, сибиряк М.И. Мишла-Орфанов,
В.И. Немирович-Данченко и многие другие передовые
люди того времени.
Перевели Пентефрия к фараонову двору и самую что ни на есть высшую должность дали ему: после фараона он самым что ни есть первым
человеком в стране стал, а Иосиф Прекрасный сделался его первым помощником
в делах управления страной. Штюрмер стал председателем совета министров, а Гурлянд его вторым «я». Арсений же Гуров, конечно, растаял и исчез со страниц «Новостей дня».
«Московский листок». Немного сейчас —
в двадцатые годы XX века —
людей, которые знают, что это за газета. А
в восьмидесятые годы прошлого столетия «Московский листок» и
в особенности его создатель — Николай Иванович Пастухов были известны не только грамотным москвичам, но даже многим и неграмотным; одни с любопытством, другие со страхом спрашивали...
Действительно, Н.И. Пастухов знал всю подноготную, особенно торговой Москвы и московской администрации. Знал, кто что думает и кто чего хочет.
Людей малограмотных, никогда не державших
в руках книгу и газету, он приучил читать свой «Листок».
Человек, выбившийся из ничего, загнанный, вечно нуждающийся
в копейке, и вдруг…
Трудно было думать, что через несколько лет после издания своей газеты этот
человек будет гостем на балу у президента Французской республики господина Карно во время франко-русских торжеств
в Париже!
По душе это был добрейший
человек, хотя нередко весьма грубый. Но после грубо брошенного отказа сотруднику
в авансе призывал к себе и давал просимое.
Поздним вечером
в редакции было получено от какого-то случайного очевидца известие, что между Воробьевыми горами и Крымским мостом опрокинулась лодка и утонуло шесть
человек. Пользуясь знакомством с Н.И. Огаревым, бывшим
в это время за обер-полицмейстера, Ф.К. Иванов, несмотря на поздний час, отправился к нему и застал полковника дома
в его знаменитой приемной.
Когда князь спросит, кто писал, скажите, что вы сами слышали на бирже разговоры о пожаре, о том, что
люди сгорели, а тут
в редакцию двое молодых
людей пришли с фабрики, вы им поверили и напечатали.
В нем было столько же оригинального и своеобразно хорошего, сколько и непереносимо дурного, и все это скрывалось под грубой оболочкой не строго культурного
человека.
Придя к Н.И. Пастухову голодным и холодным, без работы и без возможности прокормить семью хотя бы
в течение одного дня, И.А. Вашков ушел от него сравнительно обеспеченным
человеком, с приличным, совершенно новым гардеробом, с оплаченной и оборудованной квартирой, с перспективой вполне безбедного существования и с возможностью приодеть всю свою многочисленную семью.
Добряк
в жизни, Н.И. Пастухов как редактор имел много таких черточек, которые иногда ставили сотрудников или
людей, сталкивавшихся с ним по работе,
в затруднительное положение.
Люди, не зараженные предрассудками, могут объяснить это простой случайностью, но многие из тех, кто был свидетелем передаваемого случая, увидели
в нем нечто иное.
Уцелевшие у газетчиков номера продавались нарасхват по 5 рублей из-под полы. Вылетел со службы цензор Никотин,
в общем очень милый и образованный
человек, лучший из цензоров того времени.
Кое-кто знал, правда, что основатель московского «Будильника» был художник и писатель А.П. Сухов, и этим ограничивались, не вникая
в подробности его биографии, а
человек это был интереснейший.
Редактировать
В.Д. Левинский стал сам — и все талантливое ушло. Журнал стал бесцветен, и только выручал розницу яркими обложками художник Ив. Ив. Кланг, милейший
человек.
Это был портрет известного богача: кругом пьяная публика, тоже портреты, а перед купцом, согнувшись
в три погибели, волосатый
человек в сюртуке, из заднего кармана которого торчит полуштоф водки.
А.
В. Насонов —
человек состоятельный, имел крупный пост на какой-то железной дороге.
К концу 1885 года дела А.
В. Насонова пошатнулись, на издание не стало хватать средств, пришлось передать журнал, который и приобрел некто Щербов,
человек совершенно никому не известный и чуждый литературе.
Меня, привыкшего к табунной жизни
в задонских степях, где действительно арканятся и выезжаются могучие лошади, до четырех лет не видавшие
человека, смешили эти убогие приемы, которые они применяли с серьезными лицами, а мой товарищ-казак все, что они делали,
в гораздо лучшем виде повторил перед ними, да я и сам вспомнил старинку.
У Я.А. Фейгина явились деньги, захотелось славы редактора политической газеты, но все-таки издавать одному большую газету ему было не под силу, и он составил компанию,
в которую вошли два присяжных поверенных — И.Д. Новик, Е.З. Коновицер — и два брата Алексеевых, молодые
люди купеческого рода, получившие богатое наследство.
«Русская мысль» — создание двух
человек: С.А. Юрьева и
В.М. Лаврова.
В это время
в Москву приехал из г. Ельца, Орловской губернии, молодой
человек, купеческий сын, получивший чуть ли не миллионное наследство.
Журнал шел прекрасно, имел огромный успех у читателей, но так дорого стоил, что
В.М. Лавров,
человек совсем не коммерческий, приплачивал очень большие деньги, что вместе с широким хлебосольством кончилось тем, что заставило его посократиться.
«Любовь — высший дар, высшее чувство
человека! — пишет Д.
В. Григорович.
Интересной подробностью альбома было еще и то, что
в нем имелись стихотворения
людей, не писавших обычно стихами.
В ладье везем мы груз запретный
Гуманных нравственных идей
И «Русской мысли» клич заветный
К любви и равенству
людей.
Редактором был утвержден его зять, Ф.И. Благов, доктор по профессии, не занимавшийся практикой,
человек весьма милый и скромный, не мешавший
В.М.