Неточные совпадения
Помню,
в 1882 году я дал четверостишие для «Будильника» по поводу памятника Пушкину: на Тверском бульваре, по одну сторону памятника
жил обер-полицмейстер генерал Козлов, а по другую, тоже почти рядом, помещались «Московские ведомости» и квартира М.Н. Каткова...
Да и негде было видеть сотрудников «Московских ведомостей» — они как-то
жили своей жизнью, не знались с сотрудниками других газет, и только один из них, театральный рецензент С.
В. Флеров (Васильев), изящный и скромный, являлся на всех премьерах театров, но он ни по наружности, ни по взглядам, ни по статьям не был похож на своих соратников по изданию, «птенцов гнезда Каткова» со Страстного бульвара.
Прошло три недели — дело замолкло. Выхожу я как-то вечером из дома — я
жил в доме Вельтищева, на Б. Никитской, против консерватории, — а у ворот встречает меня известный громила Болдоха, не раз бегавший из Сибири...
А разве не радость это:
в 1886 году я напечатал большой фельетон «Обреченные» (очерк из жизни рабочих на белильных заводах), где
в 1873 году я
прожил зиму простым рабочим-кубовщиком.
—
В двадцати верстах от берега Ледовитого моря, — рассказывали Гарбер и Шютце, — при впадении западного рукава Лены, была метеорологическая русская станция Сагастир, где по временам
жили доктор Бунге и астроном Вагнер, с двумя казаками и тремя солдатами, для метеорологических наблюдений.
В ноябре они, измученные, усталые, отдыхали десять дней на метеорологической станции Сагастир, потом
прожили несколько дней
в пустой забытой зимовке тунгусов «Китах», затем, еще раз побывав на занесенной снегом могиле товарищей, погребенных Мельвилем, отправились
в Якутск и сообщили о неудачных поисках экипажа лейтенанта Чиппа.
— Да вот хоть
в этом! Я уж все обдумал, и выйдет по-хорошему. На ваше счастье мы встретились: я и
в город-то случайно, по делу, приезжал — безвыходно
живу на хуторе и хозяйствую. Я уж год как на льготе. Пару кровных кобыл купил… свой табунок, виноградничек… Пухляковский виноград у меня очень удался ныне. Да вот увидите. Вы помните моего старого Тебенька, на котором я
в позапрошлом году офицерскую скачку взял? Вы его хотели еще
в своем журнале напечатать…
Из ресторана я пришел
в номер, купив по пути пачку бумаги. Я решил
прожить два дня здесь, на свободе привести
в порядок мои три сплошь исписанные записные книжки, чтобы привезти
в Москву готовые статьи, и засел за работу.
Сидя третий день
в номере «Европейской гостиницы», я уже кончал описание поездки, но вспомнил о цепях Стеньки Разина, и тут же пришло на память, что где-то
в станице под Новочеркасском
живет известный педагог, знающий много о Разине, что зовут его Иван Иванович, а фамилию его и название станицы забыл.
Все возмутились, но сделать ничего нельзя было. Отозвались тем, что начали ему наперебой давать частные уроки, — и этим он существовал, пока силы были. Но пришла старость, метаться по урокам сил нет, семьища — все мал мала меньше…
В нужде
живет старик
в своем домишке
в станице Персияновка.
Я записал рассказы старика и со скорым поездом выехал
в Москву, нагруженный материалами, первое значение, конечно, придавая сведениям о Стеньке Разине, которых никогда бы не получил, и если бы не был репортером, легенда о Красной площади
жила бы нерушимо и по сие время.
Десятки лет
в Московском зоологическом саду
жил до самой своей смерти Мамлик, величайший слон
в Европе, привезенный из Индии. Равного ему не было даже
в берлинском зоологическом саду.
Большим успехом пользовались
в газете обличительного характера заметки Н. Седельникова, автора нескольких романов. Его фельетон
в стихах, подражание «Кому на Руси
жить хорошо» Н.А. Некрасова, наделал много шуму.
Репортерам приходилось иногда идти пешком — тогда еще и конок не было —
в Хамовники, или
в Сокольники, или
в Даниловку разнюхивать на фабрике, чем кормят рабочих, как они
живут и берут ли с них штрафы.
Этот псевдоним имел свою историю. Н.И. Пастухов с семьей, задолго до выхода своей газеты,
жил на даче
в селе Волынском за Дорогомиловской заставой. После газетной работы по ночам, за неимением денег на извозчика, часто ходил из Москвы пешком по Можайке, где грабежи были не редкость, особенно на Поклонной горе. Уж очень для грабителей место было удобное — издали все кругом видно.
Кроме «Старого знакомого», Н.И. Пастухов подписывал иногда свои статьи «Дедушка с Арбата» —
в память, видимо, того времени, когда он, приехав
в Москву,
жил по разным квартирам
в арбатских переулках.
— Что же, тем кормятся! На казенное жалованье не
проживешь! — оправдывал он взяточников, не стесняясь с ними
в обращении.
Только теперь этот Костя посмирнее без Чуркина стал, а все-таки сразу
в трех губерниях
живет, везде у него притон, полиция поймать не может!
На другой день мы были
в Законорье, у вдовы Чуркина Арины Ефимовны, которая
жила с дочкой-подростком
в своем доме близ трактира.
В трактире уже все знали о том, что Костя осрамился, и все радовались. Вскоре его убили крестьяне
в Болоте, близ деревни Беливы. Уж очень он грабил своих, главным образом сборщиков на погорелое, когда они возвращаются из поездок с узлами и деньгами.
— Да покуда… то есть сегодня,
в меблированных комнатах, а завтра уж не знаю, где буду
жить, потому — хозяйка выселяет.
—
Жив… Только ничего не понимаю… Ты знаешь, что у меня
в руке? Боюсь посмотреть, а чувствую… Опять она…
Сотрудники
жили настоящим днем, не заглядывая
в прошлое: приходили со статьями, за гонораром, собирались составлять номера по субботам, видели тех, кто перед глазами, а
в прошлое не заглядывали.
А.П. Сухов был сыном касимовского крестьянина, умершего
в 1848 году от холеры. Похоронив мужа, вдова Сухова пришла со своим десятилетним мальчиком из деревни
в Москву и поступила работницей
в купеческую семью, а сына отдала к живописцу вывесок
в ученье, где он и
прожил горьких девять лет: его часто били, много и за все.
Еще восемь лет
прожил он у богомаза, усиленно
в это время читая все, что попадалось под руку, и рисуя. Но то и другое шло без всякой системы.
Он одевался по моде, нюхал «головкинский» дорогой табак из золотой табакерки времен Людовика XVI и
жил в своем доме на Мещанской, недалеко от Сухаревки, на которую ходил каждое воскресенье, коллекционируя миниатюры и рисунки.
Тому и другому пришлось оставить сотрудничество после следующего случая: П.И. Кичеев встретил
в театре репортера «Русского курьера», которому он не раз давал сведения для газеты, и рассказал ему, что сегодня лопнул самый большой колокол
в Страстном монастыре, но это стараются скрыть, и второе, что вчера на Бронной у модистки родились близнецы, сросшиеся между собою спинами, мальчик и девочка, и оба живы-здоровы, и врачи определили, что они будут
жить.
В 1881 году я служил
в театре А.А. Бренко. Мой старый товарищ и друг, актер
В.Н. Андреев-Бурлак, с которым мы тогда
жили вдвоем
в квартирке, при театре на Тверской,
в доме Малкиеля, напечатал тогда
в «Русской мысли» прекрасный рассказ «За отца»,
в котором был описан побег из крепости политического преступника.
Живя в Москве широкой жизнью, вращаясь
в артистическом и литературном мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять
В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу.
В 1893 году он купил
в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил
в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам
в известные дни, не больше раза
в неделю.
Я
жил в Гиляевке только летом, да и то часто уезжал по редакционным делам. Во время моих приездов мы нередко вместе обедали и ужинали то у
В.М. Лаврова, то у
В.А. Гольцева, то у меня.
И много лет мы вместе
жили,
В одной ладье мы вместе плыли,
Делили радость и печаль,
Ты на руле сидел и правил,
Ладью упорно гнали вдаль.
А Гольцев смело парус ставил,
Когда ж чрез борт катился вал,
Я только воду отливал…
На одном из расследований на Хитровке,
в доме Ярошенко,
в квартире, где
жили подшибалы, работавшие у
В.Н. Бестужева, я заразился рожей.
Пристав уже раньше знал все происшествие от буфетчика Руммеля, который также рассказал обо всем
в гостинице Варецова, где
жил юнкер.
Этих уж я так выгнал (
жил в третьем этаже), что отбил навсегда охоту приходить с такими предложениями, и тотчас же вызвал Амфитеатрова, подробно рассказал о предложенной взятке и просил, чтобы редакция не печатала никаких опровержений, потому что известие верно и никто судиться не посмеет.
За месяц до покушения Княжевич уехал
в Бухарест,
пожил там, снова вернулся
в Белград и стал
жить в гостинице под видом приезжего купца.
С месяц пролежал у меня, Женя за ним ухаживала, а потом замуж за него и вышла,
в Сибири
живут.
— Еще до свадьбы, когда я две недели как-то по зиме
жил в Ростове, она просила меня сделать его на портмоне. Потом брошку уж жених подарил, сердце из рубинов, а стрела бриллиантовая. Кроме никогда ничего не носит.