— Теперь не узнаете. Носит подвесную бороду, а Безухий и ходит и спит, не снимая телячьей шапки с лопастями: ухо скрывает. Длинный, худющий, черная борода… вот они сейчас перед вами ушли от меня втроем. Злые. На какой хошь фарт пойдут. Я их, по старому приятству, сюда в каморку пускаю, пришли в бедственном положении,
пока что в кредит доверяю. Болдохе сухими две красненьких дал… Как откажешь? Сейчас!
Неточные совпадения
Изгнанный из театра перед уходом на донские гирла, где отец и братья его были рыбаками, Семилетов пришел к Анне Николаевне, бросился в ноги и стал просить прощенья. На эту сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем,
что Григорьев простил его. Ваня поклялся,
что никогда в жизни ни капли хмельного не выпьет. И сдержал свое слово:
пока жив был Григорий Иванович, он служил у него в театре.
Изорин встал, красивым жестом поднял бокал и сказал,
что,
пока Малый театр будет стараться его захватить, его успеют захватить другие,
чего ему очень и очень не хочется…
Убедившись,
что я решил ехать, Вася предложил зайти к нему и в Москву выехать с шестичасовым поездом. В уютных двух комнатах с книжными шкафами была печечка, из которой Вася вынул горшок щей с мясом, а из шкафа пирог с капустой и холодную телятину и поставил маленький самоварчик, который и вскипел,
пока мы ужинали. Решили после ужина уснуть, да проговорили до пяти часов утра — спать некогда.
Рамзай-Соколий и Спирька никак не могли подняться с дивана.
Пока я сбрасывал с себя сырое пальто, Спирька, шатаясь, подошел мне помогать, но я ни на
что не обращал внимания, всем помышлением находясь на концерте, где А. И. Южин должен был читать мои стихи.
Уходить поздно. Надо находить другой выход. Зная диспозицию нападения врага, вмиг соображаю и успокаиваюсь: первое дело следить за Дылдой и во
что бы то ни стало не дать потушить лампу: «темная» не удастся, при огне не решатся. Болдоха носит бороду — значит, трусит. Когда Болдоха меня узнает, я скажу ему,
что узнал Безухого, открою секрет его шапки — и кампания выиграна. А
пока буду следить за каждым, кто из чужих полезет к столу, чтобы сорвать лампу. Главное — за Дылдой.
По каким только горным трущобам мы не ездили! Каких людей я не насмотрелся! Каких приключений не было! Всему этому будет, может быть, свое время, а
пока я знаю,
что благодаря этим встречам я не попал в Сербию,
что непременно бы случилось, если б я вернулся в театр или попал на Дон.
И ожил! Вынул ее. Сжал в руках и чувствую,
что держусь за что-то прочное, — и о проволоках забыл! Забыл о своей боязни, открыл, с величайшим наслаждением понюхал — и все время играл этой табакеркой, думая только, как бы не уронить ее, до тех пор
пока опять не запрыгали колеса по земле и я не стал на твердую землю...
Скала была взорвана, и в пещере находился склад пороха и динамита. Дорога
пока дошла только до этого места. Мы спустились к Череку, к мосту по «чертовой» лестнице, по отвесу, не тронутому инженерами. На том же месте стадо коз. Такой же мост из прутьев. Тот же подъем по осыпи, по тропинке, ведущей в Безенги, к леднику у Каштан-тау. Горцы сказали мне,
что как начали прокладывать дорогу, так туры исчезли. С той поры не был я в тех краях.
«Пароход бежит по Волге». Еду «вверх по матушке, по Волге», а куда — сам не знаю. Разные мысли есть, но все вразброд, остановиться не на
чем. Порадовал из Ростова отца письмецом, после очень, очень долгого молчания, и обещал приехать. Значит, путь открыт, а все-таки как-то не хочется еще
пока… Если не приеду, отец скажет только: «Не перебесился еще!»
Я не раз упомянул о разрезывании брюха. Кажется, теперь этот обычай употребляется реже. После нашего прихода, когда правительство убедится, что и ему самому, не только подданным, придется изменить многое у себя, конечно будут пороть брюхо еще реже. А вот
пока что говорит об этом обычае мой ученый источник, из которого я привел некоторые места в начале этого письма:
Неточные совпадения
Вот теперь трактирщик сказал,
что не дам вам есть,
пока не заплатите за прежнее; ну, а коли не заплатим?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из
чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну
что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно.
Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор,
пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Влас наземь опускается. // «
Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну
пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух прошел, //
Что воля нам готовится, // У князя речь одна: //
Что мужику у барина // До светопреставления // Зажату быть в горсти!..
Долгонько слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, //
Пока не догадалися, //
Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
В воротах с ними встретился // Лакей, какой-то буркою // Прикрытый: «Вам кого? // Помещик за границею, // А управитель при смерти!..» — // И спину показал. // Крестьяне наши прыснули: // По всей спине дворового // Был нарисован лев. // «Ну, штука!» Долго спорили, //
Что за наряд диковинный, //
Пока Пахом догадливый // Загадки не решил: // «Холуй хитер: стащит ковер, // В ковре дыру проделает, // В дыру просунет голову // Да и гуляет так!..»