Неточные совпадения
Собственно же семья у Григорьева
была небольшая. Он сам, шестидесятилетний, могучий, не знающий устали старик, давно овдовел. Вторая, гражданская жена его, Анна Николаевна, настолько некрасивая, что ее даже
на сцену выпускать
было нельзя, и дочь ее лет двадцати двух, актриса
на маленькие роли, Николаева, — обе почти незаметные существа, которые вели домашнее хозяйство,
были скромны, молчаливы,
ни с кем не ссорились и не сплетничали.
Изгнанный из театра перед уходом
на донские гирла, где отец и братья его
были рыбаками, Семилетов пришел к Анне Николаевне, бросился в ноги и стал просить прощенья.
На эту сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем, что Григорьев простил его. Ваня поклялся, что никогда в жизни
ни капли хмельного не
выпьет. И сдержал свое слово: пока жив
был Григорий Иванович, он служил у него в театре.
На наше счастье, все время погода
была великолепная —
ни дождей,
ни обычного в то время жгучего суховея с астраханских и задонских степей.
Как бы то
ни было, сезон закончился хорошо, труппа переехала в Тамбов, Андреев-Корсиков сманил меня в Рязань, куда получил ангажемент, и мы с ним зашагали по шпалам из Кирсанова в Рязань, ночуя под ставками снеговых щитов, сложенных избушкой, закусывали
на станции всухомятку и баловались чайком у путевых сторожей.
— Ну-с, это
было еще перед волей, в Курске. Шел «Велизарий». Я играл Евтропия, да в монологе
на первом слове и споткнулся. Молчу.
Ни в зуб толкнуть. Пауза, неловкость. Суфлер растерялся. А Николай Карлович со своего трона ко мне, тем же своим тоном, будто продолжает свою роль: «Что же ты молчишь, Евтропий? Иль роли ты не знаешь? Спроси суфлера, он тебе подскажет. Сенат и публика уж ждут тебя давно».
Он меня обнял, поцеловал и пригласил
на другой день к себе обедать, а я запутался и не попал, потом уехал в провинцию и больше не видал его, и не видал больше
на сцене
ни одного хорошего Кречинского — перед Василием Васильевичем Самойловым каждый из них
был мальчишка и щенок.
Рассветало, когда мы с Андреевым-Бурлаком вышли от А. А. Бренко. Народу
на улицах
было много. Несли освященные куличи и пасхи. По Тверской шел народ из Кремля.
Ни одного извозчика,
ни одного экипажа: шли и по тротуарам и посреди улиц. Квартира Бурлака находилась при театре в нижнем этаже, вход в нее
был со двора.
Не встреться я с Бурлаком в Кремле
на пасхальной заутрени, служил бы я где-нибудь и уездных городишках
на провициальных сценах и в лучшем случае сделался бы сторублевым актером и ходил бы по шпалам.
Ни о какой литературе и речи бы не
было.
Рамзай-Соколий и Спирька никак не могли подняться с дивана. Пока я сбрасывал с себя сырое пальто, Спирька, шатаясь, подошел мне помогать, но я
ни на что не обращал внимания, всем помышлением находясь
на концерте, где А. И. Южин должен
был читать мои стихи.
— Pardon! — Бутылка уже
была в руках «барина». А под шум рука Дылды уже у лампы. Я отдернул его левой рукой
на себя, а правой схватил
на лету за горло и грохнул
на скамью. Он —
ни звука.
Он никогда не позволял выбросить
на улицу домовладельцу, какого бы высокого ранга тот
ни был, семью бедняка за невзнос платы.
После завтрака Петр Платонович проводил меня до подъезда Кружка. С этого дня началась наша дружба, скоро, впрочем, кончившаяся, так как я
на Пасхе уехал
на много лет в провинцию,
ни разу не побывавши в этот сезон в Малом, потому что
был занят все спектакли, а постом Малый театр закрывался.
— С трепетом сердца я пришел в театр, но первое появление
на сцене грациозной в своей простоте девушки очаровало зал, встретивший ее восторженными аплодисментами… Успех
был огромный.
На другой день все газеты
были сплошной похвалой молодой артистке. Положение ее в труппе сразу упрочилось… А там что
ни новая роль, то новый успех.
А. М. Максимов сказал, что сегодня утром приехал в Москву И. Ф. Горбунов, который не откажется выступить с рассказом из народного быта, С. А. Бельская и В. И. Родон обещали дуэт из оперетки, Саша Давыдов
споет цыганские песни, В. И. Путята прочтет монолог Чацкого, а П. П. Мещерский прямо с репетиции поехал в «Щербаки» пригласить своего друга — чтеца П. А. Никитина, слава о котором гремела в Москве, но
на сцене в столице он
ни разу не выступал, несмотря
на постоянные приглашения и желание артистов Малого театра послушать его.
Сухой, жилистый, черноглазый, ростом почти с отца и похожий
на него во всем, оставшись круглым сиротой, Данилка — другого имени
ни от кого ему и впоследствии не
было — ошалел от богатства.
Ни Ага,
ни его спутники не обратили
на это никакого внимания, и лошади спокойно продолжали лепиться по неровному карнизу, хотя падение
было в нескольких шагах впереди нас.
Я вступил
на зыбучий плетень без всякого признака перил. Мне жутко показалось идти впереди коня с кончиком повода в руке. То ли дело, думалось, вести его под уздцы, все-таки не один идешь! Но
было понятно, что для этого удобства мост
был слишком узок, и я пошел самым обыкновенным шагом, не тихо и не скоро, так, как шел Ага, и
ни разу не почувствовал, что повод натянулся: конь слишком знал свое дело и не мешал движению, будто его и нет, будто у меня один повод в руках.
— Двадцать пять лет я не
был здесь и опять уеду отсюда. Так, приезжал посмотреть
на знакомые места. С вами первым разговорился и больше
ни с кем говорить не
буду. Тогда я
был в войске Сулеймана-паши, и вот здесь, — он указал себе под ноги, — здесь,
на этом самом месте, я
ел землю.
И взял он с охотников клятву, что
ни один из них не останется в живых, если не
будет на вершине Орлиного Гнезда, а кто не
будет там да уцелеет, тот
будет проклят.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в чем никакого прибытку не
было!
Вот просто
ни на полмизинца не
было похожего — и вдруг все: ревизор! ревизор!
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча
на полосу: // Горох, что девку красную, // Кто
ни пройдет — щипнет! // Теперь горох у всякого — // У старого, у малого, // Рассыпался горох //
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что
ни велят — работаю, // Как
ни бранят — молчу.