Неточные совпадения
Да и некогда ей было: с первого же
года пошли дети, и вся она отдалась воспитанию их.
Впоследствии Селиванов, уже будучи в
славе, на московском съезде сценических деятелей в 1886
году произнес с огромным успехом речь о положении провинциальных актеров. Только из-за этого смелого, по тогдашнему времени, выступления он не был принят в Малый театр, где ему был уже назначен дебют, кажется, в Чацком Селиванову отказали в дебюте после его речей...
— А вот кому! Когда при деньгах вы встретите действительно хорошего человека, отдайте ему эти деньги или сразу все, или несколькими частями — и, значит, мы квиты. А тех, которым вы дадите деньги, обяжете словом поступить так же, как вы. И
пойдет наша четвертная по свету гулять много
лет, а может, и разрастется. Ежели когда будет нужда в деньгах — пишите, еще вышлю. Всякое бывает на чужой стороне…
Бывали с этим колоссом и такие случаи: в семидесятых
годах, во время самарского голода, был в Москве, в Немчиновке, поставлен спектакль в пользу голодающих.
Шло «Не в свои сани не садись». Русакова играл Николай Христофорович, а остальных изображал цвет московских любителей: В. А. Mорозова (Дуню), Н. Л. Очкина, С. А. Кунича, Дм. И. Попов и другие.
Мы познакомились с Бурлаком в 1877
году и сразу подружились, вместе служили в саратовском летнем театре, а потом уж окончательно сошлись у А. А. Бренко, несмотря на то, что он был актер, окруженный
славой, а я — актер на маленькие роли.
— Я к тебе!
Лето у тебя свободное? Хочешь на Волгу?… Только не думай, не запрягу в лямку старого бурлака, а на пароходе в первом классе, да не вверх, как ты в лямке
шел, а вниз побежим.
Я видел ее полвека назад в зените
славы, видел ее потухающей и отгоревшей. Газеты и журналы 1924
года были полны описанием ее юбилея. Вся ее деятельность отмечена печатью, но меня, связанного с ней полувековой ничем не омраченной дружбой, неудержимо тянет показать кусочки ее творческой жизни.
Наконец открылся один пролет,
пошла потом по нему конка, а затем трамвай, и в конце концов, вместо целинной снеговой тундры зимой, грязного болота осенью и весной и покрытой туманами пыли
летом шоссированной площади образовался чудный сквер — место отдыха москвичей и радость детям.
Через некоторое время после получения письма я
пошел навестить старого друга, которого не видал много
лет, и не знал даже, жив ли он, но мне сказали, что его похоронили.
Девяти
лет отец отдал ее в театральную школу, где на драму не обращалось внимания, а главным был балет. Танцевали целый день, с утра до вечера, и время от времени учениц
посылали на спектакли Большого театра «к воде».
Летом, когда перед спектаклем покажется туча, начинает рокотать гром и грозит дождь, который сорвет сбор, он влезал на крышу театра с иконой молить Илью-пророка, чтобы он направил свою колесницу мимо Харькова, а если Илья-пророк не слушал и дождь
шел, он брал икону под мышку, грозил кулаком в тучи и с привизгом кричал...
В этот сезон В. П. Далматов закончил свою пьесу «Труд и капитал», которая была, безусловно, запрещена и после уже, через несколько
лет,
шла под каким-то другим названием. В этот же
год он начал повесть и вывел в ней актера-бродягу, который написал «Катехизис актера».
Пошла раз в жизни отдохнуть от холода, голода и мужниных побоев в течение сорока
лет.
Он умер в 1876
году, то есть
года за три до нашего сезона, но пьесы eгo в Воронеже
шли.
Осенью этого
года пошли в городе, никто тогда не знал почему, политические аресты, и в числе арестованных оказался и Саввушка.
Пошевелился Дружок. Я оглянулся. Он поднял голову, насторожил ухо, глядит в туннель орешника, с лаем исчезает в кустах и ныряет сквозь загородку в стремнину оврага. Я спешу за ним,
иду по густой траве, спотыкаюсь в ямку (в прошлом
году осенью свиньи разрыли полянки в лесу) и чувствую жестокую боль в ступне правой ноги.
Боль была настолько сильна, что и прелесть окружающего перестала существовать для меня. А
идти домой не могу — надо успокоиться. Шорох в овраге — и из-под самой кручи передо мной вынырнул Дружок, язык высунул, с него каплет: собака потеет языком. Он ткнулся в мою больную ногу и растянулся на траве. Боль напомнила мне первый вывих ровно шестьдесят
лет назад в задонских степях, когда табунщик-калмык, с железными руками, приговаривал успокоительно...
Неточные совпадения
Однако нужно счастие // И тут: мы
летом ехали, // В жарище, в духоте // У многих помутилися // Вконец больные головы, // В вагоне ад
пошел:
— Во времена досюльные // Мы были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей // Не знали мы тогда. // Не правили мы барщины, // Оброков не платили мы, // А так, когда рассудится, // В три
года раз
пошлем.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три
года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком
шли, // Что
год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Да, видно, Бог прогневался. // Как восемь
лет исполнилось // Сыночку моему, // В подпаски свекор сдал его. // Однажды жду Федотушку — // Скотина уж пригналася, // На улицу
иду. // Там видимо-невидимо // Народу! Я прислушалась // И бросилась в толпу. // Гляжу, Федота бледного // Силантий держит за ухо. // «Что держишь ты его?» // — Посечь хотим маненичко: // Овечками прикармливать // Надумал он волков! — // Я вырвала Федотушку, // Да с ног Силантья-старосту // И сбила невзначай.
Режет упругое дерево, // Господу
славу поет, //
Годы идут — подвигается // Медленно дело вперед.