Государь, увидев несколько лиц, одетых в партикулярных платьях (в числе следовавших за экипажем), вообразил, что это были лица подозрительные, приказал взять этих несчастных на гауптвахты и, обратившись к народу, стал кричать: „Это все подлые полячишки, они вас подбили!“ Подобная неуместная выходка совершенно испортила, по
моему мнению, результаты».
Неточные совпадения
Сцены эти сильно возмущали меня; иной раз я дерзал вступаться и напоминал противуположное
мнение. Тогда отец
мой привставал, снимал с себя за кисточку бархатную шапочку и, держа ее на воздухе, благодарил меня за уроки и просил извинить забывчивость, а потом говорил старухе...
Сенатору доставалось и не так, когда он противуречил или был не одного
мнения с меньшим братом, что, впрочем, случалось очень редко; а иногда без всяких противуречий, когда
мой отец был особенно не в духе. При этих комико-трагических сценах, что всего было смешнее, это естественная запальчивость Сенатора и натянутое, искусственное хладнокровие
моего отца.
Дома я застал все в волнении. Уже отец
мой был сердит на меня за взятие Огарева, уже Сенатор был налицо, рылся в
моих книгах, отбирал, по его
мнению, опасные и был недоволен.
Мое кокетство удалось, мы с тех пор были с ним в близких сношениях. Он видел во мне восходящую возможность, я видел в нем ветерана наших
мнений, друга наших героев, благородное явление в нашей жизни.
Не вызванный ничем с
моей стороны, он счел нужным сказать, что он не терпит, чтоб советники подавали голос или оставались бы письменно при своем
мнении, что это задерживает дела, что если что не так, то можно переговорить, а как на
мнения пойдет, то тот или другой должен выйти в отставку.
Я, улыбаясь, заметил ему, что меня трудно испугать отставкой, что отставка — единственная цель
моей службы, и прибавил, что пока горькая необходимость заставляет меня служить в Новгороде, я, вероятно, не буду иметь случая подавать своих
мнений.
Я не могу надеяться, чтоб одно возвращение
мое могло меня спасти от печальных последствий политического процесса. Мне легко объяснить каждое из
моих действий, но в процессах этого рода судят
мнения, теории; на них основывают приговоры. Могу ли я, должен ли я подвергать себя и все
мое семейство такому процессу…
Надобно иметь много храбрости, чтоб признаваться в таких впечатлениях, которые противоречат общепринятому предрассудку или
мнению. Я долго не решался при посторонних сказать, что «Освобожденный Иерусалим» — скучен, что «Новую Элоизу» — я не мог дочитать до конца, что «Герман и Доротея» — произведение мастерское, но утомляющее до противности. Я сказал что-то в этом роде Фогту, рассказывая ему
мое замечание о концерте.
Вот что он писал мне 29 августа 1849 года в Женеву: «Итак, дело решено: под
моей общей дирекцией вы имеете участие в издании журнала, ваши статьи должны быть принимаемы без всякого контроля, кроме того, к которому редакцию обязывает уважение к своим
мнениям и страх судебной ответственности.
Я совершенно разделяю ваше
мнение насчет так называемых республиканцев; разумеется, это один вид общей породы доктринеров. Что касается этих вопросов, нам не в чем убеждать друг друга. Во мне и в
моих сотрудниках вы найдете людей, которые пойдут с вами рука в руку…
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и людей. Спорт, по
моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
Неточные совпадения
Скотинин. Нет, право? Так ты доброго
мнения о старине
моего рода?
Стародум. Богату! А кто богат? Да ведаешь ли ты, что для прихотей одного человека всей Сибири мало! Друг
мой! Все состоит в воображении. Последуй природе, никогда не будешь беден. Последуй людским
мнениям, никогда богат не будешь.
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны
мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе
мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы
моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний
мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало
мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Софья. Все
мое старание употреблю заслужить доброе
мнение людей достойных. Да как мне избежать, чтоб те, которые увидят, как от них я удаляюсь, не стали на меня злобиться? Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне никто на свете зла не пожелал?
— Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что
мое замечание не может повредить ей, и потом это
мое личное
мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.