Неточные совпадения
Покинутый всеми родными и всеми посторонними, он
жил один-одинехонек
в своем
большом доме на Тверском бульваре, притеснял свою дворню и разорял мужиков.
Отцу моему досталось Васильевское,
большое подмосковное именье
в Рузском уезде. На следующий год мы
жили там целое лето;
в продолжение этого времени Сенатор купил себе дом на Арбате; мы приехали одни на нашу
большую квартиру, опустевшую и мертвую. Вскоре потом и отец мой купил тоже дом
в Старой Конюшенной.
Он
прожил не
больше года, напакостил что-то
в деревне, садовник хотел его убить косой, отец мой велел ему убираться.
В 1823 я еще совсем был ребенком, со мной были детские книги, да и тех я не читал, а занимался всего
больше зайцем и векшей, которые
жили в чулане возле моей комнаты.
Жил он чрезвычайно своеобычно;
в большом доме своем на Тверском бульваре занимал он одну крошечную комнату для себя и одну для лаборатории.
Но так как возраст берет свое, то
большая часть французской молодежи отбывает юность артистическим периодом, то есть
живет, если нет денег,
в маленьких кафе с маленькими гризетками
в quartier Latin, [Латинском квартале (фр.).] и
в больших кафе с
большими лоретками, если есть деньги.
Соколовский, автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно хороших стихотворений, имел от природы
большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка, поэт
в жизни, он вовсе не был политическим человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый товарищ
в веселые минуты, bon vivant, [любитель хорошо
пожить (фр.).] любивший покутить — как мы все… может, немного
больше.
В тот год,
в который я
жил в Владимире, соседние крестьяне просили его сдать за них рекрута; он явился
в город с будущим защитником отечества на веревке и с
большой самоуверенностью, как мастер своего дела.
Это не было ни отчуждение, ни холодность, а внутренняя работа — чужая другим, она еще себе была чужою и
больше предчувствовала, нежели знала, что
в ней.
В ее прекрасных чертах было что-то недоконченное, невысказавшееся, им недоставало одной искры, одного удара резцом, который должен был решить, назначено ли ей истомиться, завянуть на песчаной почве, не зная ни себя, ни жизни, или отразить зарево страсти, обняться ею и
жить, — может, страдать, даже наверное страдать, но много
жить.
Но
в этом одиночестве грудь наша не была замкнута счастием, а, напротив, была
больше, чем когда-либо, раскрыта всем интересам; мы много
жили тогда и во все стороны, думали и читали, отдавались всему и снова сосредоточивались на нашей любви; мы сверяли наши думы и мечты и с удивлением видели, как бесконечно шло наше сочувствие, как во всех тончайших, пропадающих изгибах и разветвлениях чувств и мыслей, вкусов и антипатий все было родное, созвучное.
«…Мои желания остановились. Мне было довольно, — я
жил в настоящем, ничего не ждал от завтрашнего дня, беззаботно верил, что он и не возьмет ничего. Личная жизнь не могла
больше дать, это был предел; всякое изменение должно было с какой-нибудь стороны уменьшить его.
Я не видал здесь пьяных чиновников, не видал, как берут двугривенники за справку, а что-то мне казалось, что под этими плотно пригнанными фраками и тщательно вычесанными волосами
живет такая дрянная, черная, мелкая, завистливая и трусливая душонка, что мой столоначальник
в Вятке казался мне
больше человеком, чем они.
Я также думаю, что методический, мирный шаг, незаметными переходами, как того хотят экономические науки и философия истории, невозможен
больше для революции; нам надобно делать страшные скачки. Но
в качестве публицистов, возвещая грядущую катастрофу, нам не должно представлять ее необходимой и справедливой, а то нас возненавидят и будут гнать, а нам надобно
жить…»
Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его движения очерчены, он пустил корни
в свое поле, он только на нем то, что он есть; «француз, живущий
в России, — говорит Прудон, — русский, а не француз». Нет
больше ни колоний, ни заграничных факторий,
живи каждый у себя…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Мы теперь
в Петербурге намерены
жить. А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь,
большая неприятность… Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.
Разломило спину, // А квашня не ждет! // Баба Катерину // Вспомнила — ревет: //
В дворне
больше году // Дочка… нет родной! // Славно
жить народу // На Руси святой!
Между тем дела
в Глупове запутывались все
больше и
больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца
жила у какого-то градоначальника
в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило
жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что
в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем
в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я
больше доволен.
Дом был
большой, старинный, и Левин, хотя
жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир,
в котором
жили и умерли его отец и мать. Они
жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.