Неточные совпадения
Теперь вообразите себе мою небольшую комнатку, печальный зимний вечер, окна замерзли, и с них течет вода по веревочке, две сальные свечи на столе и наш tête-à-tête. [разговор наедине (фр.).] Далес на сцене еще говорил довольно естественно, но за уроком считал своей обязанностью наиболее удаляться от натуры
в своей декламации. Он читал Расина как-то нараспев и делал тот пробор, который англичане носят на затылке, на цезуре каждого
стиха, так что он выходил похожим на надломленную трость.
При этом он делал рукой движение человека, попавшего
в воду и не умеющего плавать. Каждый
стих он заставлял меня повторять несколько раз и все качал головой.
В царствование Александра политические гонения были редки; он сослал, правда, Пушкина за его
стихи и Лабзина за то, что он, будучи конференц-секретарем
в Академии художеств, предложил избрать кучера Илью Байкова
в члены Академии; [Президент Академии предложил
в почетные члены Аракчеева.
Мы сидели раз вечером с Иваном Евдокимовичем
в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый
стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул
в лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав
в переднюю, а тверская кузина, закутанная
в шубах, шалях, шарфах,
в капоре и
в белых мохнатых сапогах, красная от морозу, а может, и от радости, бросилась меня целовать.
От Мёроса, шедшего с кинжалом
в рукаве, «чтоб город освободить от тирана», от Вильгельма Телля, поджидавшего на узкой дорожке
в Кюснахте Фогта — переход к 14 декабря и Николаю был легок. Мысли эти и эти сближения не были чужды Нику, ненапечатанные
стихи Пушкина и Рылеева были и ему известны; разница с пустыми мальчиками, которых я изредка встречал, была разительна.
Разумеется, мой отец не ставил его ни
в грош, он был
тих, добр, неловок, литератор и бедный человек, — стало, по всем условиям стоял за цензом; но его судорожную смешливость он очень хорошо заметил.
В силу чего он заставлял его смеяться до того, что все остальные начинали, под его влиянием, тоже как-то неестественно хохотать. Виновник глумления, немного улыбаясь, глядел тогда на нас, как человек смотрит на возню щенят.
Он прислал А. Писарева, генерал-майора «Калужских вечеров», попечителем, велел студентов одеть
в мундирные сертуки, велел им носить шпагу, потом запретил носить шпагу; отдал Полежаева
в солдаты за
стихи, Костенецкого с товарищами за прозу, уничтожил Критских за бюст, отправил нас
в ссылку за сен-симонизм, посадил князя Сергея Михайловича Голицына попечителем и не занимался больше «этим рассадником разврата», благочестиво советуя молодым людям, окончившим курс
в лицее и
в школе правоведения, не вступать
в него.
Мы и наши товарищи говорили
в аудитории открыто все, что приходило
в голову; тетрадки запрещенных
стихов ходили из рук
в руки, запрещенные книги читались с комментариями, и при всем том я не помню ни одного доноса из аудитории, ни одного предательства.
Полежаев студентом
в университете был уже известен своими превосходными стихотворениями. Между прочим, написал он юмористическую поэму «Сашка», пародируя «Онегина».
В ней, не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и очень милыми
стихами задел он многое.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы,
стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских книг.
Попавшись невзначай с оргий
в тюрьму, Соколовский превосходно себя вел, он вырос
в остроге. Аудитор комиссии, педант, пиетист, сыщик, похудевший, поседевший
в зависти, стяжании и ябедах спросил Соколовского, не смея из преданности к престолу и религии понимать грамматического смысла последних двух
стихов...
У него
в бумагах, сверх
стихов, нашли шутя несколько раз писанные под руку великого князя Михаила Павловича резолюции с намеренными орфографическими ошибками, например: «утверждаю», «переговорить», «доложить мне» и проч., и эти ошибки способствовали к обвинению его.
В полку они привыкли к некоторым замашкам откровенности, затвердили разные сентенции о неприкосновенности чести, о благородстве, язвительные насмешки над писарями. Младшие из них читали Марлинского и Загоскина, знают на память начало «Кавказского пленника», «Войнаровского» и часто повторяют затверженные
стихи. Например, иные говорят всякий раз, заставая человека курящим...
Государь «за мнения» посылает
в Сибирь, за
стихи морит
в казематах — и все трое скорее готовы простить воровство и взятки, убийство и разбой, чем наглость человеческого достоинства и дерзость независимой речи.
Но Белинский на другой день прислал мне их с запиской,
в которой писал: «Вели, пожалуйста, переписать сплошь, не отмечая
стихов, я тогда с охотой прочту, а теперь мне все мешает мысль, что это
стихи».
Стремленье выйти
в другой мир становилось все сильнее и сильнее, и с тем вместе росло презрение к моей темнице и к ее жестоким часовым, я повторяла беспрерывно
стихи Чернеца...
Она мне писала
стихи, я писал ей
в прозе целые диссертации, а потом мы вместе мечтали о будущем, о ссылке, о казематах, она была на все готова.
— Она умна, — повторял он, — мила, образованна, на нашего брата и не посмотрит. Ах, боже мой, — прибавил он, вдруг обращаясь ко мне, — вот чудесная мысль, поддержите честь вятского общества, поволочитесь за ней… ну, знаете, вы из Москвы,
в ссылке, верно, пишете
стихи, — это вам с неба подарок.
Какие светлые, безмятежные дни проводили мы
в маленькой квартире
в три комнаты у Золотых ворот и
в огромном доме княгини!..
В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых к стене, и, осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали
стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал»
в нашем доме.
Ему достаточен
стих: «Родные люди вот какие»
в «Онегине», чтоб вызвать к суду семейную жизнь и разобрать до нитки отношения родства.
В танцклассе где-нибудь с немочками они умеют пройти французскую кадриль, представить из себя разочарованных, сказать
стих Тимофеева или Кукольника… дипломаты, аристократы и Манфреды.
За обедом один из нежнейших по голосу и по занятиям славянофилов, человек красного православия, разгоряченный, вероятно, тостами за черногорского владыку, за разных великих босняков, чехов и словаков, импровизировал
стихи,
в которых было следующее, не вовсе христианское выражение.
В Берлине я видел
в первый раз оральное [Здесь: по губам (от фр. oral).] преподавание глухонемым и слышал, как они декламировали
стихи.
«Разве она и теперь не самая свободная страна
в мире, разве ее язык — не лучший язык, ее литература — не лучшая литература, разве ее силлабический
стих не звучнее греческого гексаметра?» К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и мысль, и творение всех времен и стран: «Шекспир и Кант, Гете и Гегель — разве не сделались своими во Франции?» И еще больше: Прудон забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.