Неточные совпадения
— Да вот, будто, ты, да пан этот, — ребенок указал
рукой на Зверженовского, — хватаете меня мохнатыми
руками и хотите стащить
с собой в яму, оттуда тятенькин голос слышится, да такой слезливый, и он, будто, сидя
на стрелах, манит меня к себе.
Около самых ворот веча, осажденных со всех сторон народом, стоял старик
с длинной, седой как серебро бородой, в меховой шапке
с куньей оторочкой и длинными подвязными наушниками, зипун
на нем был серый,
на овчинном подбое, в
руках держал он толстую, суковатую палку,
с широким литым набалдашником из меди.
— Постойте, не спешите, ваша речь впереди, — остановил их старик и, обратившись к Чурчиле, расправил свою бороду и сказал
с ударением. — Ты, правая
рука новгородской дружины, смекни-ка, сколько соберется
на твой клич, можно ли рискнуть так, что была не была? Понимаешь ты меня — к добру ли будет?
Два копейщика
с секирами в
руках охраняли двери, около которых
на дворе и
на площади, как мы уже видели, толпилось громадное количество народа.
— Мы верили тебе, боярыня, да проверились, — заговорил он. — И тогда литвины сидели
на вече чурбанами и делали один раздор! Я сам готов отрубить себе
руку, если она довременно подпишет мир
с Иоанном и в чем-либо уронит честь Новгорода, но теперь нам грозит явная гибель… Коли хочешь, натыкайся
на меч сама и со своими клевретами.
Шум, ропот, визг, вопли убиваемых, заздравные окрики, гик, смех и стон умирающих — все слилось вместе в одну страшную какофонию. Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры
на новые жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся: кто без шапки, кто нараспашку
с засученными рукавами, обрызганными кровью
руками, которая капала
с них, — все это представляло поразительную картину.
Руки, державшие добычу, замерли
на минуту, затем поднялись для молитвы, шапки покатились
с голов, но толпа не смела поднять глаз и, ошеломленная стыдом, отшатнулась и пала
на колени, как один человек.
— Ведомо тебе хлебосольство и единодушие отца моего
с Фомой и то, как они условились соединить нас, детей своих; помнишь ты, как потешались мы забавами молодецкими в странах иноземных, когда, бывало,
на конях перескакивали через стены зубчатые, крушили брони богатырские и славно мерились плечами
с врагами сильными, могучими, одолевали все преграды и оковы их, вырывали добро у них вместе
с руками и зубрили мечи свои о черепа противников?
С этими словами он крепко сжал
руку Дмитрия и упал головой к нему
на грудь, стараясь скрыть выступившие
на глазах слезы, которых он стыдился.
Скоро по извилистой лестнице, ведущей в эту светлицу, раздались стуки костыля и в дверях показалась, опирающаяся
на него, сгорбленная старушка в штофном полушубке, в черной лисьей шапке и
с четками в
руках.
— Полно, что ты, Христос
с тобой, Лукерья Савишна! Разве
на свадьбе о похоронах думают? — закричали все девицы, всплеснув
руками.
Атласная голубая повязка, блистающая золотыми звездочками,
с закинутыми назад концами, облекала ее головку; спереди и боков из-под нее мелькали жемчужные поднизи, сливаясь
с алмазами длинных серег; верх головы ее был открыт, сзади ниспадал косник
с широким бантом из струистых разноцветных лент; тонкая полотняная сорочка
с пуговкой из драгоценного камня и пышными сборчатыми рукавами
с бисерными нарукавниками и зеленый бархатный сарафан
с крупными бирюзами в два ряда вместо пуговиц облегали ее пышный стан; бусы в несколько ниток из самоцветных камней переливались
на ее груди игривыми отсветами, а перстни
на руках и красные черевички
на ногах
с выемками сзади дополняли этот наряд.
Молва шла далее и утверждала, что в ней жил чернокнижник, злой кудесник, собой маленький старикашка, а борода
с лопату и длинная, волочащаяся по земле; будто вместо
рук мотались у него железные крючья
с когтями, а ходил он
на костылях, но так быстро, что догонял ланей, водившихся в окружности.
Давно бы выслал я его
с белого света, да за него здесь заступников много, а там, где он теперь скитается, верней и лучше найдется
рука на его шею.
Посредине светлицы стоял высокий, средних лет, мужчина,
с открытым, добродушным лицом, в камлотовой однорядке, застегнутой шелковыми шнурками и перехваченной козылбатским [Персидским.] кушаком, за которым заткнут был кинжал. Широкий меч в ножнах из буйволовой кожи,
на кольчатой цепочке, мотался у него сбоку, когда он отряхивал свою мокрую шапку
с рысьей опушкой.
На ногах его были надеты сапоги
с несколько загнутыми кверху носками;
на мизинце правой
руки висела нагайка.
— Ну, да… послушай, — прервал его Назарий, — всем я был доволен,
на душе светло,
на сердце легко, да только вот съякшался
с тобой, и думаешь ты, не узнал я, что нашептывал тебе московский наместник, как одарил тебя щедро великий князь в Москве. Он наметил тебя
на поклон к нему, как вечевого дьяка, зная, что звание это почетно… Так то, хоть от
рук твоих не пахнет, но я знаю, что они давно уже смазаны московским золотом.
Дело сделалось, покорились даже благоразумные, в числе которых был и Назарий. Приложили все
руки и печати к роковой грамоте и послали ее
с богатыми подарками к Казимиру, прося не одного заступничества, но и подданства, т. е. того, за что хотели поднять
руки на своего законного правителя — Иоанна.
Поезд тянулся непрерывною полосою, и в нем, в одной из повозок, находился князь Стрига-Оболенский со своими гостями Назарием и Захарием. Не доезжая до высоких, настежь отворенных дворцовых ворот, все поезжане вышли из колымаг и возков и отправились пешком
с непокрытыми головами к воротам, около которых по обеим сторонам стояли
на карауле дюжие копейщики, в светлых шишаках и крепких кольчугах, держа в
руках иные бердыши, а иные — копья.
Государь милостиво взглянул
на него и крепко пожал ему
руку, которую Назарий
с чувством поцеловал.
— Что за свидание! Ты уязвил его, как змей-горыныч!.. Мы давно добирались до тебя; а теперь, знать, тебя черти выдали, что наткнули
на нас. В Новгороде отец твой силен, оборонит кого захочет, а здесь мы тебя, — заговорил один дружинник и, схватив левой
рукой Павла за бороду, правой занес над ним
руку с ножом.
— Мудрено ли! Душа каждого — загадка, а у этого она — совсем потемки. Пожалуй, заслушаешься его, то и несдобровать тебе. Ему надо язык выгладить полосой раскаленного железа, а
на руки и
на ноги надеть обручи, или принять его в дреколья!.. До каких пор ждать конца его сказки? —
с сердцем воскликнул Дмитрий.
С этими словами он разрубил веревки
на руках и ногах Павла.
Он хотел тотчас лететь обратно
на родину, чтобы избавить свою Настю от когтей иноплеменного суженого, или лечь вместе
с ней под земляную крышу, его насилу уговорили дождаться зари, и теперь сонным мечтам его рисовалось: то она в брачном венце, томная, бледная, об
руку с немилым,
на лице ее читал он, что жизни в ней осталось лишь
на несколько вздохов, то видел он ее лежащую в гробу, со сложенными крест-накрест
руками, окутанную в белый саван.
Павел крался, подползая к Чурчиле как червь; нож его блеснул во мраке, взвился
с рукою над головой жениха его сестры и уже готов был опуститься прямо над горлом несчастного, как вдруг Чурчила, под влиянием тяжелых сновидений, приподнялся и попал бы прямо
на нож, если бы убийца не испугался и угрожающая
рука его не замерла
на полувзмахе.
Роберт Бернгард, о котором упоминал в своих рассуждениях Гримм, был более открытый претендент
на руку Эммы фон Ферзен. Красивый молодой человек, отважный, храбрый,
с честной, откровенной душой, он был любимцем Иоганна фон Ферзена, и старик часто задумывался о возможности породниться
с ним, отдав ему свое сокровище — Эмму.
Все взглянули по этому направлению и увидели статного юношу, которого несла по двору бешеная лошадь. Он сидел прямо и, казалось, спокойно, натянув
на руки повод того, как струны, и крепко обхватив бока сильного животного ногами. Несмотря
на это, лошадь, закусив удила, то расстилалась под ним
на бегу, то вдруг останавливалась или сворачивала в сторону, или вихрем взвивалась
на дыбы, стараясь сбросить
с себя всадника.
Эмма, между тем, схватила за
руки отца своего и еще громче вскрикнула, когда лошадь, вытянув шею, взвилась
на дыбы и чуть не опрокинулась назад вместе
с всадником.
В это время загремели перекладины подъемного моста, она встрепенулась и
с силой рванулась из
рук отца, несмотря
на то, что он так сжал ее
руку, что помял
на ней золотую браслетку, и выскочила из комнаты.
Бернгард не успел выразить в свою очередь надежду, как в комнату быстро вошел Гритлих в венгерском коротком костюме, обшитом шнурами.
На ногах его были зеленые сафьяновые полусапожки
с красными отворотами и серебряными нашивками,
на боку мотался охотничий ножик,
на черенке которого была золотая насечка, в одной
руке его была короткая нагайка, а в другой шапка
с куньей оторочкой и мерлушьим исподом.
Вдруг фон Ферзен жестом
руки подозвал к себе юношу, пристально взглянул
на него, погладил свою бороду и
с усилием сказал...
—
С тех пор, как вы захлебнулись было шлемом своим от
рук Гритлиха, наш-то смотрит
на вас не совсем милостиво и доверчиво.
Высокие рынды в белых одеждах стояли чинно по обе его стороны.
На правую
руку от великого князя стояла скамья,
на которой лежала его шапка, а по левой другая
с посохом и крестом.
Страшно подумать, как дерзнули вы злоязычничать
на законного повелителя вашего и отступать от собственных словес и письмен, начертанных
руками вашими
с полюбовного согласия всего Новгорода и владыки вашего Феофила!».
— Славь Бога, — крикнул он ей, скрежеща зубами от ярости, — что ты далеко каркаешь от меня и
руки мои не достигнут тебя, гордись и тем, что дозволяет честное собрание наше осквернять тебе это священное место,
с которого справедливая судьба скоро закинет тебя прямо
на костер. Товарищи и братья мои, взгляните
на эту гордую бабу. Кто окружает ее?.. Пришельцы, иноземцы, еретики… Кто внимает ей? Подкупные шатуны, сор нашего отечества.
— Братцы! — отвечал Григорий, схватив их за
руки, — если бы я был ливонцем и вы бы пришли за мной вести расчет оружием, любо бы было мне потешиться молодецкой забавою. И тогда, Бог весть, чья сторона перетянула бы! Или, к примеру сказать, когда бы я
с вами давно был однополчанином и мы пришли бы вместе сюда
на врагов, — не хвастаюсь, а увидали бы вы сами, пойду ли я
на попятную.
Черные тени возвращались, что-то бережно неся
на руках, передний поднял доску, и все они вместе
с ношей
на глазах дружинников спустились вниз и захлопнули за собой творило.
Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился
на него
с мечом но, вдруг одумавшись, откинул меч в сторону и, выхватив из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб меч из
рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по голове, но фон Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и прочие рыцари их разняли и развели по углам.
— Кто это там
на стенах? Переговоры, что ли, вести
с нами хочет? — сказал один из дружинников, показывая
рукой на стены замка.
— И куда этот старик движет столетние ноги свои! — говорил, указывая
на него один из сидевших воевод. — Если и мыши нападут
на него, то прежде огложут его, как кусок сыра, чем он поворотит
руку свою для защиты. Уж он и так скоро кончит расчет
с жизнью. Один удар рассыплет его в песчинки, а он все лезет вперед, как за жалованьем.
Вокруг них раздались крики и вопли, кипела битва, но отец, не взирая ни
на что, слез
с лошади и, возложив крестообразно
руки на голову коленопреклоненного сына, благословил его.
Старик яростно крикнул.
На полатях послышалась возня, и четыре рослых, плечистых мужика
с кистенями в
руках прыгнули
на пол и бросились
на Чурчилу.
Московитяне, тщетно ожидавшие покорности новгородской, сомкнулись и пошли
на приступ, но в это время городские ворота растворились настежь и в них показалась процессия: архиепископ Феофил
с обнаженной головой и
с животворящим крестом в
руках шел впереди тихим ровным шагом, за ним прочее знатное духовенство со святыми иконами и колыхающимися хоругвями.
Председательствуя
на церковных соборах, он всенародно являл себя главой духовенства; гордый в сношениях
с царями, величавый в приеме их послов, он любил пышную торжественность, установил обряд целования монаршей
руки в знак особой милости, стремился внешне всеми способами возвыситься перед людьми, чтобы сильнее действовать
на их воображение, — одним словом, разгадав тайны самодержавия, сделался как бы земным богом для россиян, которые
с того времени начали удивлять все иные народы своей беспредельной покорностью монаршей воле.