В дни, когда она чувствовала себя сильнее, по настойчивому желанию Глафиры Петровны, она
проводила в доме молодых Салтыковых и после этого чувствовала себя хуже, приписывая эту перемену утомлению. За неделю до дня ее смерти, Глафира Петровна стала поговаривать о завещании, так как ранее, несмотря на то, что уже определила кому и что достанется после ее смерти, боялась совершать этот акт, все же напоминающий о конце. Ей казалось, что написание завещания равносильно приговору в скорой смерти.
Молодые люди, отдавшись сладким мечтам и надеждам, конечно и не могли мыслить даже о близком будущем в ином смысле, как в том, что они будут навеки принадлежать друг другу, но как придворных, так и вообще «московский свет» поражало, что молодые оказываются бесприютными, так как было известно, что медовый месяц они
проведут в доме «власть имущей в Москве особы», где для них и отделывалось заново несколько комнат.
Неточные совпадения
Он подошел к большому, крытому красным сафьяном дивану, стоявшему напротив роскошной кровати с красным же атласным балдахином, кровати, на которой он только что
провел бесонную ночь, и грузно опустился на него. Кругом все было тихо.
В доме еще все спали.
С этой надеждой
в своем незнающем жалости сердце она уехала из
дома больной. Тревожно
провела она этот вечер,
в нетерпеливом ожидании известия о смерти тетушки Глафиры Петровны.
В тот же вечер Костя и Маша перебрались
в дом молодых Салтыковых — к тете Доне, как звали дети Дарью Николаевну. Им
отвели отдельную комнату, оставив на попечении ранее бывших около них слуг.
— Я здесь
в углу и спать буду… — спокойно заметил Кузьма, как бы заранее предрешив согласие старика на их совместное житье, и указал на лежавший
в углу войлок, на котором
провел свою первую ночь
в доме Петра Ананьева.
В первые годы супружества это было любимое место уединения Глеба Алексеевича и Дарьи Николаевны, где они
в любовном тете-а-тете
проводили послеобеденные часы. Когда же бочка супружеского меда молодого Салтыкова была отравлена ложкой жизненного дегтя, Глеб Алексеевич не взлюбил этой беседки, напоминавшей ему, как и многое другое
в его московском
доме и
в Троицком, о сделанной им роковой ошибке
в выборе жены.
По приезде
в город он стал пропадать, повторяем, из
дома по неделям,
сведя знакомство с лихими людьми и с пьяницами московскими.
Наступила ночь, а Костя не возвращался. Дарья Николаевна
провела эту ночь без сна. Она разделась, но с открытыми, горящими бессильной злобой глазами, пролежала до раннего утра. Посланная ею Даша возвратилась с докладом, что барина все нет. Салтыкова вскочила с постели, оделась и снова помчалась
в дом «власть имущей
в Москве особе». Она надеялась, что
в приемные часы — это был и приемный день — ее пропустят, но надежды ее рушились
в подъезде. Грозный швейцар загородил ей дорогу, произнеся вчерашнее...
В Москве было подобных
домов несколько: при Варсонофьевском монастыре, куда первый Лже-Дмитрий велел кинуть тело царя Бориса Годунова, при церкви Николы
в Звонарях, при Покровском монастыре, у ворот которого лежало на дороге тело первого Лже-Дмитрия, пока его не
свезли за Серпуховскую заставу и не сожгли
в деревне Котлах, и на Пречистенке, у церкви Пятницы Божедомской.
Федор Павлович мигом
завел в доме целый гарем и самое забубенное пьянство, а в антрактах ездил чуть не по всей губернии и слезно жаловался всем и каждому на покинувшую его Аделаиду Ивановну, причем сообщал такие подробности, которые слишком бы стыдно было сообщать супругу о своей брачной жизни.
— Что поделаешь! Люди медленно умнеют. Далее: я позвал на помощь, меня
отвели в дом, где уже лежал один, раненный камнем в лицо, и, когда я спросил его — как это случилось с ним, он сказал, невесело посмеиваясь:
Чтоб окончательно его успокоить, я
отвел в доме квартиру для полицейского чина, истребил все книги, вместо газет выписал „Московские Ведомости“ и купил гитару.
Торжество мое было совершенное. После этого достопримечательного дня мне стало легче. В школе — знал ли я, не знал урока — пан Кнышевский не взыскивал, а по окончании учения брал меня с собою и
водил в дом богатейших казаков, где мы пели разные псалмы и канты. Ему давали деньги, а меня кормили сотами, огурцами, молочною кашею или чем другим, по усердию.
Неточные совпадения
Оборванные нищие, // Послышав запах пенного, // И те пришли доказывать, // Как счастливы они: // — Нас у порога лавочник // Встречает подаянием, // А
в дом войдем, так из
дому //
Проводят до ворот… // Чуть запоем мы песенку, // Бежит к окну хозяюшка // С краюхою, с ножом, // А мы-то заливаемся: // «Давать давай — весь каравай, // Не мнется и не крошится, // Тебе скорей, а нам спорей…»
— Певец Ново-Архангельской, // Его из Малороссии // Сманили господа. //
Свезти его
в Италию // Сулились, да уехали… // А он бы рад-радехонек — // Какая уж Италия? — // Обратно
в Конотоп, // Ему здесь делать нечего… // Собаки
дом покинули // (Озлилась круто женщина), // Кому здесь дело есть? // Да у него ни спереди, // Ни сзади… кроме голосу… — // «Зато уж голосок!»
— Ну, Христос с вами!
отведите им по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка и с этим словом двинулась к
дому,
в котором укрепилась Ираидка.
Наевшись досыта, он потребовал, чтоб ему немедленно указали место, где было бы можно passer son temps a faire des betises, [Весело
проводить время (франц.).] и был отменно доволен, когда узнал, что
в Солдатской слободе есть именно такой
дом, какого ему желательно.
Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли. Видя, что дело ее не выгорело, она под шумок снова переехала
в свой заезжий
дом, как будто за ней никаких пакостей и не водилось, а паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский
завели кондитерскую и стали торговать
в ней печатными пряниками. Оставалась одна Толстопятая Дунька, но с нею совладать было решительно невозможно.