Неточные совпадения
Наутро мне пришлось быть в воинском присутствии, — нужно было дать свой деревенский адрес на случай призыва меня из запаса. На большом дворе присутствия, у заборов, стояли телеги с лошадьми, на телегах и на земле
сидели бабы, ребята, старики. Вокруг крыльца присутствия теснилась большая толпа мужиков.
Солдат стоял перед дверью крыльца и гнал мужиков прочь. Он сердито кричал...
Длинные, низкие комнаты штаба были уставлены столами, везде
сидели и писали офицеры, врачи, солдаты-писаря. Меня направили к помощнику дивизионного врача.
Поезд стоял далеко от платформы, на запасном пути. Вокруг вагонов толпились
солдаты, мужики, мастеровые и бабы. Монопольки уже две недели не торговали, но почти все
солдаты были пьяны. Сквозь тягуче-скорбный вой женщин прорезывались бойкие переборы гармоники, шутки и смех. У электрического фонаря, прислонившись спиною к его подножью,
сидел мужик с провалившимся носом, в рваном зипуне, и жевал хлеб.
До трех часов ночи мы
сидели в маленьком, тесном зальце станции. В буфете нельзя было ничего получить, кроме чаю и водки, потому что в кухне шел ремонт. На платформе и в багажном зальце вповалку спали наши
солдаты. Пришел еще эшелон; он должен был переправляться на ледоколе вместе с нами. Эшелон был громадный, в тысячу двести человек; в нем шли на пополнение частей запасные из Уфимской, Казанской и Самарской губерний; были здесь русские, татары, мордвины, все больше пожилые, почти старые люди.
Поручик громко и восторженно восхищался.
Солдаты,
сидя у пароходной трубы, кутались в шинели и угрюмо слушали. И везде, по всей палубе, лежали, скорчившись под шинелями,
солдаты, тесно прижимаясь друг к другу. Было очень холодно, ветер пронизывал, как сквозняк. Всю ночь
солдаты мерзли под ветром, жались к трубам и выступам, бегали по палубе, чтобы согреться.
Совсем рассвело. Над тусклым озером бежали тяжелые, свинцовые тучи. От пристани мы перешли на станцию. По путям, угрожающе посвистывая, маневрировали паровозы. Было ужасно холодно. Ноги стыли. Обогреться было негде.
Солдаты стояли и
сидели, прижавшись друг к другу, с теми же угрюмыми, ушедшими в себя, готовыми на муку лицами.
Ординарец с нашим смотрителем поскакали вперед, в штаб. Наши обозы остановились.
Солдаты, не евшие со вчерашнего вечера, угрюмо
сидели на краю дороги и курили. Дул сильный, холодный ветер.
Солнце садилось, мы всё стояли. Вдали, на железнодорожной ветке, темнел роскошный поезд Куропаткина, по платформе у вагонов расхаживали часовые. Наши
солдаты, злые и иззябшие,
сидели у дороги и, у кого был, жевали хлеб.
Вечером привезли с позиции 15 раненых дагестанцев. Это были первые раненые, которых мы принимали. В бурках и алых башлыках, они
сидели и лежали с смотрящими исподлобья, горящими черными глазами. И среди наполнявших приемную больных
солдат, — серых, скучных и унылых, — ярким, тянущим к себе пятном выделялась эта кучка окровавленных людей, обвеянных воздухом боя и опасности.
Всем уж стало ясно, что заехали мы черт знает куда. Главный врач величественно и угрюмо
сидел на своем коне, отрывисто отдавал приказания и ни с кем не разговаривал.
Солдаты вяло тащили ноги по грязи и враждебно посмеивались. Вдали снова показался мост, по которому мы два часа назад перешли на ту сторону.
Рвались снаряды, трещала ружейная перестрелка. На душе было жутко и радостно, как будто вырастали крылья, и вдруг стали близко понятны
солдаты, просившиеся в строй. «Сестра-мальчик»
сидела верхом на лошади, с одеялом вместо седла, и жадными, хищными глазами вглядывалась в меркнувшую даль, где все ярче вспыхивали шрапнели.
Внесли
солдата, раненного шимозою; его лицо было, как маска из кровавого мяса, были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные в живот. Лежал на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его трогали, он начинал жалобно и капризно плакать, как маленький ребенок. В углу
сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся в поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно рассказывал, как их полк шел в атаку на японскую деревню.
Солдат, которому пуля пробила щеки и челюсти,
сидел с черною от крови бородой и отхаркивал тянущуюся кровавую слюну.
Передо мною
сидел на табуретке пожилой
солдат с простреленною мякотью бедра.
Солдат был в серой, неуклюжей шинели, лицо заросло лохматою бородою. Когда я обращался к нему с вопросом, он почтительно вытягивался и пытался встать.
На краю дороги
сидел усталый
солдат, музыкант, с огромною, блестящею трубою через плечо.
По краям дороги валялись пьяные.
Сидит на пригорке
солдат, винтовка меж колен, голова свесилась: тронешь его за плечо, он, как мешок, валится на бок… Мертв? Непробудно спит от усталости? Пульс есть, от красного лица несет сивухою…
Дымились костры,
солдаты кипятили воду для чая и грели консервы. От врачей султановского госпиталя мы узнали, что они со времени выхода из Мозысани тоже не работали и стояли, свернувшись, к югу от Мукдена. Но их, конечно, штаб корпуса не забыл известить об отступлении. Султанов, желтый, осунувшийся и угрюмый,
сидел на складном стуле, и Новицкая клала сахар в его кофе.
Поручик размахнулся шашкою и ударил
солдата по плечу.
Солдат отшатнулся, молча втянул голову и побежал вниз по откосу. Худой и длинный артиллерийский капитан, с бледным лицом, с огромными глазами,
сидел верхом неподвижно. Он понял, — теперь уж ничего не поделаешь.
Опять
сидел у дороги усталый
солдат с большою, блестящею трубою через плечо.
То же самое тайною, невысказываемою мыслью
сидело в головах
солдат. Когда улеглась паника от обстрела переправы, откуда-то донеслось дружное, радостное «ура!». Оказалось, саперы под огнем навели обрушившийся мост, вывезли брошенные орудия, и командир благодарил их. А по толпам отступавших пронесся радостно-ожидающий трепет, и все жадно спрашивали друг друга...
На пригорке
сидели у костра три солдата-сапера, стояли обозные фурманки.
Солдаты потеснились и пустили нас к костру.
На поездах, шедших на север, все проезжали беглые
солдаты. Были командированы специальные офицеры ловить их.
Сидит такой офицер в вагоне-теплушке. В вагоне темно, снаружи ярко светит месяц. Вырисовывается фигура лезущего в вагон
солдата с винтовкой.
Поезд мчался по пустынным равнинам, занесенным снегом. В поезде было три классных вагона; их занимали офицеры. В остальных вагонах, теплушках, ехали
солдаты, возвращавшиеся в Россию одиночным порядком. Все
солдаты были пьяны. На остановках они пели, гуляли по платформе,
сидели в залах первого и второго класса. На офицеров и не смотрели. Если какой-нибудь
солдат по старой привычке отдавал честь, то было странно и необычно.
— Вот! Это так! Хорошо! — детски-радостно воскликнул старик. — Вас можно уважать! Он вот —
солдат, вы — офицер. На службе он вам обязан дисциплиной, а тут вы оба люди, больше ничего. И никакого от этого вреда нету! Вон у японцев
солдаты вместе с офицерами
сидят, вместе курят, — а ка-ак они вас лупили!..
Неточные совпадения
Воз с сеном приближается, // Высоко на возу //
Сидит солдат Овсяников, // Верст на двадцать в окружности // Знакомый мужикам, // И рядом с ним Устиньюшка, // Сироточка-племянница, // Поддержка старика.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу
сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в
солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Когда Левин со Степаном Аркадьичем пришли в избу мужика, у которого всегда останавливался Левин, Весловский уже был там. Он
сидел в средине избы и, держась обеими руками зa лавку, с которой его стаскивал
солдат, брат хозяйки, за облитые тиной сапоги, смеялся своим заразительно-веселым смехом.
Самгин насчитал восемь костров, затем — одиннадцать и перестал считать, были еще и маленькие костры, на них кипятились чайники, около них
сидели солдаты по двое, трое.
Толпа редела, разгоняемая жарким ветром и пылью; на площади обнаружилась куча досок, лужа, множество битых бутылок и бочка; на ней
сидел серый
солдат с винтовкой в коленях.