В продолжение всей своей жизни он был умным, живым, приятным и приличным человеком. Всегда строго исполнял свой долг, долгом же считал все то, что считалось таковым наивысше поставленными людьми. Везде он умел устраивать себе «легкое и приятное положение»; не уставая, «приятно и прилично веселился»; строго следил за тем, чтобы у него все было, «
как у других». Легко и приятно он женится на приятной девице.
Неточные совпадения
Что это происходит? Словно в бредовом кошмаре, мы видим,
как человек раздваивается на наших глазах, мучительно распадается на два существа; существа эти схватываются, душат
друг друга, и одно из них покупает
у другого право на злодейство ценою почти неминуемой смертной опасности.
А кругом — люди, не нуждающиеся в его рецепте. «Люди здесь живут,
как живет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве, земле, дереву,
других законов
у них нет… И оттого люди эти, в сравнении с ним самим, казались ему прекрасны, сильны, свободны, и, глядя на них, ему становилось стыдно и грустно за себя».
Обидное, унизительное отсутствие этого огня жизни сказывается и в коротком, трагикомическом романе Вареньки с Кознышевым. Во время прогулки за грибами они пытаются объясниться
друг другу в любви, но
у них,
как выражается Кити, «не берет».
Один, только один есть
у нас непогрешимый руководитель, всемирный дух, проникающий нас всех вместе и каждого,
как единицу, влагающий в каждого стремление к тому, что должно; тот самый дух, который в дереве велит ему расти к солнцу, в цветке велит ему бросить семя к осени и в нас велит нам бессознательно жаться
друг к
другу».
Так именно, «куда-то порываясь и дрожа молодыми, красивыми телами», зовут к себе
друг друга люди-жеребцы и люди-кобылы в зверином воображении нынешних жизнеописателей. Но для Толстого любовь человека — нечто неизмеримо высшее, чем такая кобылиная любовь. И при напоминающем свете этой высшей любви «прекрасный и свободный зверь» в человеке,
как мы это видели на Нехлюдове, принимает
у Толстого формы грязного, поганого гада.
Как бы вторя им, но в
другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в
другом роде веселья, обливали вершину откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом,
у телеги с ранеными, было сыро, пасмурно и грустно».
Есть
у него произведение, которое странно и резко выделяется из всех
других.
Как будто ясный луч солнца светится средь грозовой тьмы, сверкающей молниями. Произведение это — «Записки из мертвого дома». Существеннейшая особенность их заключается в совершенно необычном для Достоевского тонусе отношения к жизни.
Трудно во всемирной литературе найти двух художников,
у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно,
как у Толстого и
у Достоевского; может быть, столь же еще противоположны
друг другу Гомер и греческие трагики.
Познакомимся же с обоими помимо Ницше, исследуем, каково было отношение к жизни
у эллина аполлоновского и
у эллина дионисовского, что такое представляли из себя боги Аполлон и Дионис. По времени своего царствования над душами эллинов Аполлон предшествовал Дионису. Рассмотрим сначала и мы аполлоновский тип отношения к жизни,
как он выражается в поэмах Гомера и лирике Архилоха, с одной стороны, в самом образе Аполлона — с
другой.
И
как сверкает,
как кипит и пенится в гомеровском эллине эта сила жизни! Весь строй его души, весь тонус ее — совсем
другой, чем
у нас. Только в детях можем мы еще наблюдать это яркое, свежее, радостно-жадное переживание жизни во всех ее проявлениях.
Но тем знаменательнее, что основное отношение к жизни
у них
у всех совершенно одинаково, настолько одинаково, что в этом смысле мы воспринимаем гомеровы поэмы
как нечто вполне цельное и однородное [Исключение представляют некоторые вставки в «Одиссею», относительно которых доказано, что они принадлежат к
другой, гораздо более поздней эпохе.
В разговоре она не мечтает и не умничает: у ней, кажется, проведена в голове строгая черта, за которую ум не переходил никогда. По всему видно было, что чувство, всякая симпатия, не исключая и любви, входят или входили в ее жизнь наравне с прочими элементами, тогда
как у других женщин сразу увидишь, что любовь, если не на деле, то на словах, участвует во всех вопросах жизни и что все остальное входит стороной, настолько, насколько остается простора от любви.
Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на
другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что
у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Анна Андреевна.
У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры
другие — перед тобою мать твоя. Вот
каким примерам ты должна следовать.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в
какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Есть против этого средства, если уж это действительно,
как он говорит,
у него природный запах: можно ему посоветовать есть лук, или чеснок, или что-нибудь
другое.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем
другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты
какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.