Тщетно ждем мы от художника Толстого, чтобы он в живых образах показал нам раскрывшийся Левину смысл жизни. «С Кити никогда не будет ссор, с гостем, кто бы он ни был, буду ласков». Но с Кити Левин опять поссорился — и приходит к окончательному выводу: «Так же буду сердиться на Ивана-кучера, так же буду спорить… Но жизнь моя теперь не только не бессмысленна,
как было прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее».
Неточные совпадения
«
Как надо жить, чтобы
быть счастливым, и отчего я не
был счастлив
прежде?» — И он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя.
Упав на колени перед постелью, он держал перед губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем там, в ногах постели, в ловких руках Лизаветы Прокофьевны,
как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда
прежде не
было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью для себя,
будет жить и плодить себе подобных.
В ее лице не
было,
как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть.
В 1871 году Толстой писал жене из самарских степей, где он лечился кумысом: «Больнее мне всего за себя то, что я от нездоровья своего чувствую себя одной десятой того, что
есть… На все смотрю,
как мертвый, — то самое, за что я не любил многих людей. А теперь сам только вижу, что
есть, понимаю, соображаю, но не вижу насквозь с любовью,
как прежде».
Мы созерцаем страдания и гибель Прометея или Эдипа, и это созерцание вырывает нас из нашего оргиастического самоуничтожения; частная картина мук гибнущего героя заслоняет от нас общность того, что нас заставила почувствовать дионисическая музыка: там, где
прежде мы
как бы слышали глухие вздохи из самого средоточия бытия, где, казалось, мы должны
были погибнуть в судорожном напряжении всех чувств, и лишь немногое еще связывало нас с этим существованием, — там мы теперь видим и слышим только страдания и стоны данных героев — Прометеев, Эдипов.
Если на этих людей спускалось даже счастье, то и оно отравлялось мыслью: прочно ли оно? «Мудрый» должен
был непрестанно помнить, что «человек
есть чистейший случай», —
как выражается Солон. Он говорит у Геродота Крезу: «Счастливым я не могу тебя назвать
прежде чем я не узнал, что ты счастливо кончил свою жизнь. В каждом деле нужно смотреть на окончание, которым оно увенчивается; ибо многих людей божество поманило счастьем, а потом ввергло в погибель».
«Нет, научитесь сперва искусству здешнего утешения, — научитесь смеяться, молодые друзья мои, если вы непременно хотите остаться пессимистами;
быть может, вы после этого,
как смеющиеся, когда-нибудь пошлете к черту все метафизическое утешительство, — и
прежде всего метафизику!
— А затем, что мужики теперь такие же рабы,
какими были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
Поведение тетушки Татьяны Степановны, или, лучше сказать, держанье себя с другими, вдруг переменилось, по крайней мере, она казалась уже совершенно не такою,
какою была прежде.
Неточные совпадения
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет
прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все
было прилично: колпаки
были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов,
как обыкновенно они ходят по-домашнему.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная,
как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Произошло объяснение; откупщик доказывал, что он и
прежде был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал, что он в прежнем неопределенном положении оставаться не может; что такое выражение,
как"мера возможности", ничего не говорит ни уму, ни сердцу и что ясен только закон.
Он
был к ней холоднее, чем
прежде,
как будто он раскаивался в том, что покорился.
Левин не торопясь достал десятирублевую бумажку и, медленно выговаривая слова, но и не теряя времени, подал ему бумажку и объяснил, что Петр Дмитрич (
как велик и значителен казался теперь Левину
прежде столь неважный Петр Дмитрич!) обещал
быть во всякое время, что он, наверно, не рассердится, и потому чтобы он будил сейчас.