Неточные совпадения
Так эта
история фигурировала в семейных наших преданиях и так всегда рассказывалась. Но мне помнится, дело
было иначе. После обеда братья и сестры со смехом обступили меня и стали говорить...
Очень увлекался я книжкою Грубе «Очерки из
истории и народных сказаний», мне ее подарили на именины, когда я
был в первом классе.
Красивый коленкоровый ярко-голубой переплет с золототисненным заглавием и на корешке мои инициалы: В. С, Очерки древнегреческой мифологии, греческой и римской
истории, Я хорошо эту книжку знал,
был великолепно ориентирован во всех греческих богах, греческих и римских героях.
Слава о моем превосходном знании древней
истории и особенно греческой мифологии понемногу стала очень прочной. Однажды в воскресенье, когда у нас
были гости, папа сказал Докудовскому, председателю земской управы, указывая на меня...
31 мая
был последний экзамен, по
истории. Наш классный наставник и учитель латинского языка, Осип Антонович Петрученко, объявил нам, что о результатах экзаменов мы узнаем 2 июня, что тогда же
будут выданы и сведения. И прибавил...
Было не до того, чтоб уроки учить. Передо мною распахнулась широкая, завлекающая область, и я ушел в не всею душою, — область умственных наслаждений. Для меня этот переворот связан в воспоминаниях с Боклем. У папы в библиотеке стояла «
История цивилизации в Англии» Бокля. По имени я его хорошо знал. Это имя обозначало нас самого умного, глубокомысленного и трудпонимаемого писателя. Читать его могут только очень умные люди. Генерал у Некрасова говорит в балете поэту...
Соколов сильно
пил.
Был он одинокий, холостой и жил в комнате, которую ему отвел в своей квартире его младший брат, географ А. Ф. Соколов: он имел казенную квартиру в здании Историко-филологического института, рядом с университетом. Однажды предстоял экзамен в Историко-филологическом институте (Ф. Ф. Соколов читал и там древнюю
историю). Все собрались. Соколова нет. Инспектор послал к нему на квартиру служителя. Соколов ему приказал...
Орест Миллер не
был крупным ученым и в
истории науки имени своего не оставил. Наибольшею известностью пользовалась его книга «Русские писатели после Гоголя», собрание публичных лекций о новых писателях — Тургеневе, Льве Толстом, Достоевском, Гончарове и т. д., — статей журнально-критического типа. Он
был страстным почитателем Достоевского, с большим наклоном к старому, чуждающемуся казенщины славянофильству. В то время ходила эпиграмма...
Замысловский
был седой старичок чиновничьего вида, с небольшой головкой; когда он читал лекцию, брови его то всползали высоко на лоб, то спускались на самые глаза.
Был он глубоко бездарен, единственным его известным трудом являлась работа справочного характера — учебный атлас по русской
истории. На лекциях его сидело всего по пять-шесть человек.
Сдавали весною экзамен по средней
истории. Требовалось знать прочитанный Васильевским курс (развитие общественно-экономических отношений в первые века средней
истории); это — по билетам. Кроме того, по учебнику Шульгина требовалось знать фактическую
историю и хронологию средних веков. Я подготовился хорошо, на экзамен шел уверенно. Экзаменовал Васильевский, ассистентом
был Кареев. Васильевский спросил...
Я теперь не помню и до сих пор не пойму, почему на филологическом факультете я пошел по историческому отделению, а не словесному: литература меня всегда интересовала больше
истории; притом состав преподавателей на словесном отделении
был очень хороший, и среди них яркою звездою блистал такой исключительный ученый, как Александр Веселовский.
Пора
было подумать о кандидатской диссертации и решить, к какому профессору обратиться за темой. Меня больше всего привлекал на нашем историческом отделении профессор В. Г. Васильевский, читавший среднюю
историю. У него я и собирался писать диссертацию. Но я уже рассказывал: после позорнейшего ответа на его экзамене мне стыдно
было даже попасться ему на глаза, не то, чтобы работать у него.
Семевский
был уже удален из университета. Русскую
историю читал образцово-бездарный Е. Е. Замысловский, новую — блестящий Н. И. Кареев; однако за внешним блеском его лекции угнетала внутренняя их пресность и водянистость. И меня Кареев совсем не привлекал.
Было все равно. Я взял тему для кандидатской диссертации у Замысловского — «Известия Татищева, относящиеся к четырнадцатому веку».
В. Н. Татищев — историк первой половины восемнадцатого столетия, В своей «
Истории» он дал добросовестную сводку всех дошедших летописей, при атом пользовался и некоторыми летописями, которые потом
были утеряны.
Нужно
было сверить его «
Историю» с дошедшими летописями, выделить сведения, имеющиеся только у Татищева, и подвергнуть их критической оценке.
С увлечением слушал я на четвертом курсе лекции по
истории греческого искусства. Читал профессор Адриан Викторович Прахов, — читал со страстью и блеском. Седоватый человек с холеным, барским лицом, в золотых очках. Вскоре он
был переведен из Петербургского университета в Киевский, с тем чтобы принять в свое заведывание постройку знаменитого Владимирского собора.
Весь дух немецкого буршеншафта
был для нас чудовищно чужд. Никаких общественных интересов, презрение к «политике», узкий национализм; кутежи, дуэли, любовные
истории, — в этом проходила жизнь, это воспевали их песни.
Постоянно можно
было нарваться на глупейшую
историю, на совершенно тобою не вызванное оскорбление.
Тут много субъективного, — может
быть, оно
было и не так, но у меня в душе отложилось такое впечатление: Михайловскому хотелось думать, что перед ним — очередная полоса безвременья, равнодушные к общественной борьбе люди, которых заклеймит
история и борьбу с которыми она поставит ему в славу.
До известной степени Вера Ивановна
была права: конечно, если бы ее судили обычным негласным судом, имя ее
было бы известно только людям, специально интересующимся
историей русской революции.
— Вы настолько принадлежите
истории, что возмущаться этим нечего. А лучше
было бы, если бы после смерти? Теперь хоть имеете возможность возразить, если что не так.
Неточные совпадения
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из
истории, а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки
была война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского мира…
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал в Глупове с 1762 по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования не найдено, но, судя по тому, что оно соответствовало первым и притом самым блестящим годам екатерининской эпохи, следует предполагать, что для Глупова это
было едва ли не лучшее время в его
истории.
Благотворная сила его действий
была неуловима, ибо такие мероприятия, как рукопожатие, ласковая улыбка и вообще кроткое обращение, чувствуются лишь непосредственно и не оставляют ярких и видимых следов в
истории.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не
было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно
было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою
историю…
"Несмотря на добродушие Менелая, — говорил учитель
истории, — никогда спартанцы не
были столь счастливы, как во время осады Трои; ибо хотя многие бумаги оставались неподписанными, но зато многие же спины пребыли невыстеганными, и второе лишение с лихвою вознаградило за первое…"