Неточные совпадения
Единственный раз в жизни понимал я, что значит любить не
человеческой, себялюбивой и корыстной
любовью, но божескою, какою Христос нас любит.
Подобным же образом расправляется он и с христианским учением о Боге-Любви, усматривая в нем антропоморфизм, ибо абсолюту здесь приписывается
человеческое «чувство» (ib. 290, ел.).
В связи с этим понятна не только
любовь человека к живой твари, столь непосредственная особенно у детей, но и вся символика зверей, в которой их образами выражаются
человеческие черты (напр., у прор.
Отвечает ли внутренней природе
любви это разделение жены и «донны», или же это есть лишь
человеческая слабость Данте?
Но завистливый себялюбец не мог понять безмерности
любви — смирения Божия, самоуничижения Божия из
любви к твари, как не умел оценить и благородства
человеческого духа, в котором бессмертной красой сиял образ Божий.
Для окончательного сотворения мира нужно скрепить эти обе основы — Божественное всемогущество и тварную свободу, нерушимо охраняемую Божественной
любовью, в одно неразрывное целое и тем окончательно согласовать божеское и
человеческое.
С другой, жгучей и разрушительной страстью он искренно и честно продолжал бороться, чувствуя, что она не разделена Верою и, следовательно, не может разрешиться, как разрешается у двух взаимно любящих честных натур, в тихое и покойное течение, словом, в счастье, в котором, очистившись от животного бешенства, она превращается в
человеческую любовь.
И вот тут-то проповедники позитивистического, коммунистического, социального братства на помощь этой, оказавшейся несостоятельной,
человеческой любви предлагают христианскую любовь, но только в ее последствиях, но не в ее основах: они предлагают любовь к одному человечеству без любви к богу.
Дух Святой действует не в иерархических чинах, не во власти, не в законах природы или законах государства, не в детерминации объективированного мира, а в человеческом существовании, в человеке и через человека, в человеческом творчестве, в человеческом вдохновении, в
человеческой любви и жертве.
Но человек не слышал и молчал, и вдохновенным было светлое лицо его. Он грезил дивными грезами светлого, как солнце, безумия; он верил — верою тех мучеников, что всходили на костер, как на радостное ложе, и умирали, славословя. И любил он — могучей, несдержанной любовью властелина, того, кто повелевает над жизнью и смертью и не знает мук трагического бессилия
человеческой любви. Радость, радость, радость!
Неточные совпадения
Но ее Колумб, вместо живых и страстных идеалов правды, добра,
любви,
человеческого развития и совершенствования, показывает ей только ряд могил, готовых поглотить все, чем жило общество до сих пор.
Вера не шла, боролась — и незаметно мало-помалу перешла сама в активную роль: воротить и его на дорогу уже испытанного добра и правды, увлечь, сначала в правду
любви,
человеческого, а не животного счастья, а там и дальше, в глубину ее веры, ее надежд!..
Самую
любовь он обставлял всей прелестью декораций, какою обставила ее
человеческая фантазия, осмысливая ее нравственным чувством и полагая в этом чувстве, как в разуме, «и может быть, тут именно более, нежели в разуме» (писал он), бездну, отделившую человека от всех не
человеческих организмов.
Женщин этих сближало еще и то отвращение, которое обе они испытывали к половой
любви. Одна ненавидела эту
любовь потому, что изведала весь ужас ее; другая потому, что, не испытав ее, смотрела на нее как на что-то непонятное и вместе с тем отвратительное и оскорбительное для
человеческого достоинства.
То же самое и с людьми, — думал Нехлюдов, — может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, но ужасно видеть людей, лишенных главного
человеческого свойства —
любви и жалости друг к другу».