Неточные совпадения
Пример подобного отношения являет
тот же Кант, который в число своих систематически распланированных критик, по
мысли его, имеющих обследовать все основные направления и исчерпать все содержание сознания, не включил, однако, особой «критики силы религиозного суждения», между
тем как известно, что трансцендентальная характеристика религии запрятана у него во все три его критики [Нам могут возразить, что таковая четвертая критика у Канта в действительности имеется, это именно трактат «Die Religion innerhalb der blossen Vernunft» (написанный в 1793 году, т. е. уже после всех критик), в наибольшей степени дающий ему право на титул «философа протестантизма».
Религия вне морального ее трактования кажется ему идолопоклонством — Abgötterei [«Идолопоклонство в практическом смысле — это все еще
та религия, которая
мыслит высшее существо со свойствами, по которым и нечто другое, а не моральность сама по себе может быть подходящим условием для
того, чтобы сообразоваться с его волей во всем, что в состоянии делать человек» (там
же С. 497).].
Впоследствии он еще раз высказал эту
же мысль: «В
том, что обычно зовут диалектикой исторического процесса, я вижу подобный спору Иова диалог между Человеком и
Тем, Кто вместе с образом Своим и подобием даровал ему и Свое отчее Имя A3 ЕСМЬ, дабы земной носитель этого Имени, блудный сын, мог в годину возврата сказать Отцу: Воистину ТЫ ЕСИ, и только потому есмь аз» (там
же.
Учение Канта о «разумной вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум: хотя ею переступается область познаваемого разумом, но в
то же время разум не хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности идей Канта в вопросе о вере характерна глава «Критики практического разума» под заглавием: «Каким образом возможно
мыслить расширение чистого разума в практическом отношении, не расширяя при этом его познания как разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое познание чистого разума еще не получает прироста.
Сторонникам подобного понимания мифа не приходит даже на
мысль такой простой, а вместе с
тем и основной вопрос: чем
же был миф для самих мифотворцев, в сознании которых он зарождался, что они сами думали о рождающемся в них мифе?
Если
же миф есть событие,
то и
мыслить его надо сугубо реалистически: иначе сказать, в мифе речь идет не об отвлеченных понятиях, но о самих реальностях.
История догматов показывает, что поводом для их установления и провозглашения чаще всего являлись
те или иные ереси, т. е. уклонения не только религиозной
мысли, но и, прежде всего, религиозной жизни (ведь очевидно
же, напр., что арианство есть совершенно иное восприятие христианства, нежели церковно-православное).
Мысль первее нашего разума, «в начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти
мысль уже невозможно — она есть онтологическое определение космического бытия, соответствующее второй божественной ипостаси Логоса: «вся
тем быша, и без него ничто
же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
Здесь все сообразно понятию: нет ничего тайного в Боге» [
Мысль о
том, что в Боге нет тайны, что Он вполне познаваем, встречается не раз на страницах гегелевой философии религии: стр.334, 335–336.] (48) [Ср. там
же.
Основная
мысль Гегеля о различии между религией и философией состоит, как мы уже знаем, в
том, что «религия есть истинное содержание, но только в форме представления» (94) [Ср. там
же.
Отличительной особенностью философской и религиозной точки зрения Гегеля является
то, что мышление совершенно адекватно истине, даже более, есть прямо самосознание истины:
мысль о божестве, само божество и самосознание божества есть одно и
то же.
Так как
мысль, мыслимость, мышление составляют, в глазах Гегеля, единственно подлинное бытие вся
же алогическая сторона бытия, весь его остаток сверх мышления, представляет собой ряд недоразумений, субъективизм или, как теперь сказали бы, психологизм,
то бытие для Гегеля подменяется и исчерпывается понятием бытия, а Бог
мыслью о Боге.
«Как
же говорим мы об едином? и как можно приспособить его к
мысли?
тем, что во все большей степени полагаем его единым, подобно
тому как полагается единым (ένίζεται) единица или точка.
Что оно стало бы
мыслить? самого себя? но тогда оно будет ранее мышления неведающим и нуждающимся в мышлении, для
того чтобы познать самого себя, будучи в
то же время самодовлеющим (αυτάρκης).
«Если ты колеблешься в своем мнении, что ничего из этого не существует, поставь самого себя в это (στήσον σαυτόν είς ταΰτα) и смотри отсюда; но смотри так, чтобы не направлять своей
мысли наружу; ибо это не лежит уже где-либо, после
того как ты освободишься от другого, но оно присуще
тому, кто может его охватить,
тому же, кто не может этого, не присуще (ου πάρεστιν).
Но
то было само единым, не имея никакого различия ни в себе, ни с другим, ибо ничто не двигалось в нем, никакая похоть (θυμός), никакое желание чего-либо иного не было по его восхождении (τω άναβεβηκοτι), так
же, как никакое понятие, никакая
мысль, вообще не он сам, если можно так выразиться.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть
мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если
же сказать правду,
то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Основной вывод, который сам собой отсюда напрашивается, будет
тот, что в природе «Бог соделал самого себя» [Ib., 17.], или что «мы не должны
мыслить тварь и Бога как два различных между собой (начала), но как одно и
то же.
Действительно, если устранить из
мысли и чувства ничто как основу твари,
то различие между Абсолютным и миром, Творцом и творением, улетучивается, мир сам по себе представляется абсолютным или, что
то же, абсолютность приписывается бытию, которое в действительности соотносительно небытию, а потому и вообще относительно.
Таковое
же мы можем
мыслить лишь в качестве предельного понятия, края бытия, «
тьмы кромешной», дна адова, метафизического ничто, но невозможно даже в
мысли допустить, чтобы этой пустотой продырявлен был созданный Богом в Софии, хотя и извращенный в своем антисофийном состоянии, мир.
Иеронима к этому месту содержит
ту же самую
мысль).
Основная
мысль Беме здесь заключается в
том, что Мария не имела безгрешности и чистоты до Благовещения, но вместе с словом Архангела в нее вселилась Jungfrau Sophia, которая, превратившись в männliche Tinctur [Мужская тинктура (здесь: природа) (нем.).], затем и породила «männliche Jungfrau» Христа, почитание
же самой Пресв.
Равным образом и высшие обобщения философской
мысли, которая не может задержаться на пустом и абстрактном монизме, но ищет живой и слитной множественности, моноплюрализма, свидетельствует о
том же.
Вполне очевидно, что первая, материалистическая гипотеза, строго говоря, не допускает и
мысли о воскрешении, т. е. о возвращении к жизни
того же самого живого существа.
Неточные совпадения
Это последнее действие до
того поразило Бородавкина, что он тотчас
же возымел дерзкую
мысль поступить точно таким
же образом и относительно прованского масла.
Таковы-то были
мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем
тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять
та же прискорбная ошибка.
— Нет, я не
та, которую ты во мне подозреваешь, — продолжала между
тем таинственная незнакомка, как бы угадав его
мысли, — я не Аксиньюшка, ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто такая
же грешница, как и ты!
На спрашивание
же вашего высокоблагородия о
том, во-первых, могу ли я, в случае присылки новой головы, оную утвердить и, во-вторых, будет ли
та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная будет, но настоящих
мыслей иметь не может.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что
мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в
том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь
же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при
мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.