Неточные совпадения
Двоякою
природой религиозной веры — с одной стороны, ее интимно-индивидуальным характером, в
силу которого она может быть пережита лишь в глубочайших недрах личного опыта, и, с другой стороны, пламенным ее стремлением к сверхличной кафоличности — установляется двойственное отношение и к религиозной эмпирии, к исторически-конкретным формам религиозности.
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком божественных
сил в самом реальном бытии
природы» (Соловьев В. С. Соч.
(Очевидно, насколько
сила этого аргумента связана с прочностью Логики Гегеля: центральный вопрос о
природе и содержании веры решается справкой с параграфом о «бытии»!)
«Это чудо есть единое, которое есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его
природа такова, что она есть источник наилучшего и
сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его
природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
Действительно,
природу его не может созерцать и постигать
сила человеческого ума, хотя бы это был чистейший и светлейший ум» [Ориген.
«В человеческой
природе нет
силы точно познать существо Божие, а, может быть, еще и мало это будет сказать об одной человеческой
силе, но, если кто скажет, что и бестелесная тварь ниже того, чтобы вместить и объять ведением бесконечное естество, конечно, не погрешит совершенно… и
сила ангелов не далеко отстоит от нашей малости…
«После первой и блаженной
природы (Божества) никто — не из людей только, но даже и из премирных
сил, и самих, говорю, Херувимов и Серафимов — никогда не познал Бога, если кому не открыл Он сам» (1–2). «Из относящегося к учению о Боге и воплощении как не все неизреченно, так и не все может быть выражено речью; и не все недоступно познанию, и не все доступно ему» (3).
Хотя Бог есть и называется
природой всего сущего, ибо все Ему причастно и существует в
силу этой причастности, но не причастности (μεθέξει) к Его
природе, а к Его энергиям.
Ибо сверху донизу, т. е. от небесных сущностей до низших тел этого мира, всякий порядок
природы постольку приближается к божественной ясности, проникает как понимание в сокрытое [Впрочем, по Эриугене, «и небесные
силы необходимо несвободны от незнания, и им остаются неведомы тайны божественной мудрости» (II, стр.28).].
Он не знает, что все, включающееся в 10 категорий, существует в Его
природе, ибо последняя, очевидно, существует единственно своею исключительно возвышенною и неограниченною
силою.
Мир и человек обожаются не по
силе тварной божественности своей, но по
силе «благодати», изливающейся в мировое лоно: человек может быть богом, но не по тварной своей
природе, а лишь «богом по благодати» (по известному определению отцов Церкви).
Таким исходным элементом для Когена является понятие бесконечно малого.] (по выражению «Логики» Когена); однако коренная разница с Эккегартом в этом пункте, определяющая и ряд последующих различий, у Беме будет в том, что у него мир возникает не параллельно с Богом, как Его необходимый коррелат, но в
силу диалектики самого Бога или развития Его
природы.
«Таким образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю в знание (Scienz) к
природе, дабы его
сила открывалась в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы в вечном Едином не возникала
природа, все было бы тихо: но
природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная тишина, и
силы прозвучали в слове…
А
сила свободного наслаждения (Lust) есть Бог, который изводит Schuf, и то и другое вместе называются словом Fiat, т. е. вечное слово, которое творит там, где ничего нет, и есть первичное состояние
природы и всех существ [V, 13, § 8.].
«Мы, христиане, говорим: Бог тройственен (dreifaltig), но един в существе, обычно даже говорится, что бог тройственен в лицах, это плохо понимается неразумными, а отчасти и учеными, ибо Бог не есть лицо кроме как во Христе [Сын же «потому называется лицом, что он есть самостоятельное существо, которое не принадлежит к рождению
природы, но есть жизнь и разум
природы» (IV, 59, § 68).] (Gott ist keine Person als nur in Christo), но Он есть вечнорождающая
сила и царство со всеми сущностями; все берет свое начало от него.
Но тогда со всей
силой поднимается вопрос о самостоятельном смысле множественного и относительного, об его,
природе и происхождении: каким образом возникают вся эта пена, волны и зыбь на поверхности Абсолютного?
Он соотносителен твари, которая в
силу своей свободы и своей
природы может удаляться от Бога в свое ничто, закрываться им от него, и в таком случае Бог есть и остается ее жизненной основой, но пребывает для нее потенциален, а не актуален.
Божественные ипостаси принимают у Шеллинга, по его собственному выражению, «die Natur und Funktion kosmischer, demiurgisiher Kräfte» (340) [
Природу и функцию космических, демиургических
сил (нем.).].
В «законах
природы» нет ничего такого, что делало бы их единственно возможными, они существуют, потому что существуют,
силою факта, доколе не отменены или не изменены Божиим всемогуществом.
Мальбранша, лишающий
природу всякой деятельности и реальности и приписывающий всю деятельную
силу в ней непосредственно Богу.
Однако оккультизм в этом смысле религиозно ложен лишь в
силу своего религиозного коэффициента, а не по непосредственной своей задаче, ибо возможен правый оккультизм, насколько такое выражение применимо к тому преизобильному восприятию софийности
природы, которое свойственно, напр., святым, и вообще людям духоносным и может быть свойственно
природе человека.
При недолжном, неправом к ним отношении
силы души мира становятся чарами
природы, орудием для колдовства, отсюда при магическом отношении к
природе получается уклон в сторону религиозных извращений.].
Ум, которому были бы известны для какого-либо ладного момента все
силы, одушевляющие
природу, и относительное положение, всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движением легчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором» (Лаплас.
В начале, т. е. в Софии, через Софию, на основании Софии, Софиею, сотворил Бог актом неизреченного и непостижимого во всемудрости и всемогуществе творчества,
силу и
природу коего мы ощущаем в каждом дыхании, в каждом миге своего бытия, небо и землю.
В мифологической форме Платон здесь определяет
природу отношений между идеей и ее эмпирическим «становлением» как эротическое стремление, как алчбу и жажду пустоты к полноте, как зачинательную ее
силу.
Как растение, все хочет зацвести, чтобы в цветении своем ощутить, познать свое софийное бытие, — и не содержит ли краса цветов некоей живой символики софийности
природы, и не есть ли плодоносящая их
сила ее самосвидетельство?
Вот важнейшее место, сюда относящееся: «если душа благодаря ускоренному уходу освобождается от тела, то она ни в каком отношении не терпит ущерба и познала
природу зла с тем, чтобы открылись заключенные в ней
силы и обнаружились энергии творчества, которые оставались бы втуне при спокойном пребывании в бестелесном, ибо никогда не могли бы перейти в действие, и от души осталось бы скрытым, что она имеет» (Enn. IV, Lib. VIII, cap. 5).], а в неблагоприятном душа загрязняется и, для того чтобы освободиться от телесных оков, должна подвергнуться очистительному процессу, которым является многократное перевоплощение в различные тела.
«С какими стихиями она соединена первоначально, в тех пребывает и по разрушении, как бы поставленная стражем своей собственности, и по тонкости и удобоподвижности духовной
силы не оставляет собственно ей принадлежащего при растворении этого с однородным, не подвергается никакой ошибке при раздроблении на мелкие части стихий, но проницает собственные свои, смешанные с однородными, и не ослабевает в
силах, проходя с ними, когда разливаются во вселенной, но всегда остается в них, где бы и как бы ни устрояла их
природа.
Также и ограничение, отсутствие само по себе не может считаться причиной зла, ибо полное отрицание уничтожает самую
природу бытия — добро, частичное же имеет
силу не само, но по
силе им отрицаемого добра.
По определению св. Максима Исповедника, «зло и не было и не будет самостоятельно существующим по собственной
природе, ибо оно и не имеет в сущем ровно никакой сущности, или
природы, или самостоятельного лика, или
силы, или деятельности, и не есть ни качество, ни количество, ни отношение, ни место, ни время, ни положение, ни действие, ни движение, ни обладание, ни страдание, так чтобы естественно созерцалось в чем-либо из сущего, и вовсе не существует во всем этом по естественному усвоению; оно не есть ни начало, ни средина, ни конец».
Очевидно, что для тех, кто порчу
природы считает почти субстанциальной и в самом рождении человека видит узел греха, боговоплощение невозможно на основе тварного восхождения, восполняемого благодатной
силой.
Как образ Божий, он имеет формально
природу Божества, есть бог in potentia и только в
силу этой божественной потенциальности способен к «обожению».
Жертва дисгармонии человеческой
природы, она чувствовала себя очень несчастной, и в день присуждения ей премии Парижской Академией наук она писала одному из друзей: «Со всех сторон я получаю поздравительные письма, но в
силу непонятной иронии судьбы. я еще никогда не чувствовала себя столь несчастной».
Их
природа заключается в добре и в
силу этого лишена «собственной» воли (нем.).]. «Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли: все Им и для Него создано» (Колосс. 1:16).
Большая сложность человеческой
природы соответствует и большему ее богатству, в ней источник и
силы, и слабости человека.
Ангелы же не имеют сопряженного тела (συνεξευγμένον σώμα ουκ εχουσι), почему не имеют его и в подчинении уму» (с. 1165). «Духовная
природа ангелов не имеет такой же энергии жизни, ибо она не получила образованного Богом из земли тела с тем, чтобы принять для этого и жизнетворящую
силу» (col. 1140).
Поэтому своими
силами, как бы они ни были велики, человек не может извлечь себя из пучины греха и оздоровить свою
природу, но обречен все более увязать в болоте греха, утопая в объятиях жадного ничто.
Природа предстает ему как враждебная
сила, вооруженная голодом и смертью, и вся жизнь человеческая получает привкус хозяйственности, пленяется суете стихий пустых и немощных.
Иначе говоря, смерть, в которой Федоров склонен был вообще видеть лишь род случайности и недоразумения или педагогический прием, есть акт, слишком далеко переходящий за пределы этого мира, чтобы можно было справиться с ней одной «регуляцией
природы», методами физического воскрешения тела, как бы они ни были утонченны, даже с привлечением жизненной
силы человеческой спермы в целях воскрешения или обратного рождения отцов сынами (на что имеются указания в учении Федорова).
Воскрешение, как и рождение, есть творческий акт Божьего всемогущества, которым возвращается душе усопшего животворящая ее
сила, способность создать для себя, соответственно своей
природе, тело; оно есть излияние животворящей
силы Божией на человеческую душу, т. е. акт теургический.
Вот этого-то «изменения», которое, по существу, является новым творческим актом Бога над человеком, именно и не может совершить хозяйственный труд, а поэтому и «проект» Федорова, как бы далеко ни зашла «регуляция
природы»,
силами природными и человеческими неосуществим.
Это — соблазн первого диавола искушения: «Если Ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом» (Лк. 4:3), т. е. яви себя экономическим мессией, «сыном человеческим»,
силою «регуляции
природы» оживляющим и воскресающим.
Вера в теократическую помазанность власти в язычестве связывалась с общим его религиозным натурализмом: как в живых ликах
природы оно видело иконы Божества, так и в естественной иконе власти усматривало уже явное присутствие
силы Божества, тем совершая благочестивое идолопоклонство.
Совершив, в
силу роковой ограниченности своей, ошибку в оценке частных проявлений теократического принципа, оно осталось вполне правым в общем определении религиозной
природы власти, и его прозрения заслуживают здесь глубокого, проникновенного внимания.
Когда же распространившееся христианство
силою вещей сделалось и общеимперской религией, перед теократическим сознанием его встал новый вопрос: какова же
природа власти христианского императора и поглощено ли в ней начало звериное божественным, иначе говоря, есть ли она теократия?
Если Слово Божие и говорит о «вечных мучениях», наряду с «вечной жизнью», то, конечно, не для того, чтобы приравнять ту и другую «вечность», — райского блаженства, как прямого предначертания Божия, положительно обоснованного в
природе мира, и адских мук, порождения
силы зла, небытия, субъективности, тварной свободы.
Что касается первого, то мы не можем указать причины такой непоправимости человеческой
природы, ибо божественная благодать исцеляет, восполняет, дает
силу жизни.