Неточные совпадения
Как бы ни кичилась мудрость века сего; бессильная понять религию за отсутствием нужного опыта, за религиозной своей бездарностью и омертвением, те, которые однажды узрели
Бога в сердце своем, обладают совершенно достоверным
знанием о религии, знают ее сущность.
Поэтому-то нет и не может быть никакого «духовного
знания», опирающегося на метод, для познания
Бога (а не одного лишь божественного).
Ибо
Бог есть Чудо и Свобода, а всякое
знание есть метод, необходимость.
И миропознание — будет ли это естествознание (в широчайшем, всеобъемлющем смысле слова) или «духовное
знание» при свете веры в
Бога получает совсем новое значение.
И кто знает
Бога, включая Его в число предметов научного
знания?
XC, 1225): «Вера есть недоказуемое
знание (onapo δεικτος γνώσις); если же
знание недоказуемо, вера превышает, стало быть, природу; помощью ее неведомым образом, но явно мы вступаем в единение с
Богом, превосходящее разумение (νόησιν).
Здесь стирается характерное различие между верою и
знанием: соблазн оккультизма заключается именно в полном преодолении веры
знанием (eritis sicut dei seientes bonum et malum [Будете, как
боги, знать добро и зло (лат.).
Герои веры, религиозные подвижники и святые, обладали различными познавательными способностями, иногда же и со всем не были одарены в этом отношении, и, однако, это не мешало их чистому сердцу зреть
Бога, ибо путь веры, религиозного ведения, лежит поверх пути
знания [Вот какими чертами описывается религиозное ведение у одного из светильников веры.
«Религия не имеет никакого отншения даже и к этому
знанию (т. е. такому, в котором «естествознание восходит от законов природы к высочайшему и вселенскому Управителю» и II котором «вы не познаете природы, не постигая вместе с тем и
Бога»), ее сущность постигается вне участия последнего.
Но она не есть
знание и познавание ни мира, ни
Бога; такое
знание она лишь признает, не отождествляя себя с ним» (36).
Философия не есть мудрость мира, но познание не-мирового (Nichtweltlichen), не познание внешней меры, эмпирического бытия и жизни, но
знание того, что вечно, что есть
Бог и что проистекает из его натуры…
Непосредственное
знание о
Боге может говорить только, что
Бог есть.
Бог лучше самого блага и самой красоты, превыше добродетели и превыше
знания (греч.). De vita contempl.
А вера довольствуется
знанием, яко есть
Бог…
Потому
Бог познается во всем и помимо всего; и в ведении познается
Бог, и в неведении, и Ему присуши и мышление, и разум, и
знание, и осязание, и ощущение, и представление, и фантазия, и имя, и все прочее, а вместе Он не мыслится, не высказывается, не именуется, и не есть что-либо из сущего, и не познается в чем-либо сущем; и во всем есть все, и в ничем ничто (εν οΰδενΐ ουδέν), и во всем познается всеми, и ни в чем никем» (εξ οΰδενός οΰδενί) (de d. п., VII, 3, с.
«Тот, кто мудро познал, как надо любить (έ ρφν)
Бога, который превыше слова и
знания и всяческого отношения в каком бы то ни было смысле и свободен от природы (έζηρμένου και φύσεως), кто оставит все чувственное и мыслимое, всякое время и вечность (αιώνα) и место, и вполне освободится наконец от всякой действенности (ενεργείας), возбуждаемой чувствами, или словом, или умом, тот достигнет несказанным и непостижимым образом божественной сладости, превосходящей слово и ум; этот путь и слово ведомы только подающему таковую благодать
Богу и удостоившимся ее получить от
Бога, здесь не привносится ничего природного или книжного, раз уже все, что может быть сказано или познано, совершенно преодолено и покрыто молчанием» [Migne, 91. col. 1153 (Ambiguorum liber), ό δε θεός απλώς και αορίστως υπέρ πάντα τα οντά εστί, τα περιέχοντα τε καί περιεχόμενα… αρά σωφρόνως ό διαγνούς πώς έρ^ν του θεού δει, του υπέρ λόγον καί γνώσιν και πάσης απλώς της οιασδήποτε παντάπασι σχέσεως, έζηρημένου και φύσεως, πάντα τα αίσθητά καί νοητά καί πάντα χρόνον και αιώνα καί τόπον ασχέτως παρελεύσεται καί πάσης τελευταϊον όλης της Kai αϊσθησιν και λόγον καί νουν ενεργείας εαυτόν ύπερφυώς απογυμνώσας ά'ρ'ρήτως τε καί αγνώστως της υπέρ λόγον καί νουν θείας τερπνότητος έπιτεύξεται, καθ' δν οϊδε τρόπον τε καί λόγον ό την τοιαύτην δωρούμενος χάριν θεός καί οίταύτην παρά θεοΰ λαβείν αξιωθέντες, οϋκετ ουδέν φυσικόν ή γραπτόν έαυτφ συνεπικομιζόμενος, πάντων αύτφ των λεχθήναι ή γνωσθήναι δυναμένων παντελώς ύπερβαθέντων καί κατασιγασθέντων.].
Общее содержание отрицательного богословия, развиваемого преимущественно в первой и отчасти во второй книге «De divisione naturae», основного трактата Эриугены, последний определяет так: в нем выясняется, что «
Бога Ничто из всего, что существует и чего не существует, не выражает в Его сущности, что и сам Он совершенно не знает, что Он есть, ибо Он никоим образом не может быть определяем по величине или свойству, ибо ничто не подходит к Нему и сам Он ничем не постигается, и что сам Он в том, что существует и не существует, собственно говоря, не выражается в самом себе, — род незнания, превосходящий всякое
знание и понимание»***.
Но в то же время ясно, что «под божественным незнанием следует разуметь не что иное, как непонятное и бесконечное
знание самого
Бога [De div. nat., lib.
«Таким образом, следует думать о
Боге, что он вводит свою волю в
знание (Scienz) к природе, дабы его сила открывалась в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы в вечном Едином не возникала природа, все было бы тихо: но природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная тишина, и силы прозвучали в слове…
Слово в
знании (Scienz) воспринимает в себя природу, но живет чрез природу, как солнце в элементах, или как Ничто в свете огня, ибо блеск огня делает Ничто обнаруживающимся, и при этом нельзя говорить о ничто, ибо Ничто есть
Бог и все» [IV, 477, § 16–17.
Через откровение Божественное тварь получает
знания о
Боге больше, чем может вместить, не только по греховности своей, но и по тварности своей.
«Гнозис», «духовное
знание», вновь выставляется средством сделаться «
богами», в сознании софийности своей и богонасыщенности всей софийной твари, причем ради познания твари, под предлогом углубления в божественную стихию мира, получается забвение о
Боге.
Эрос проявляется и в состоянии тела, — здоровье и болезни, а потому и «врачебное искусство управляется этим
богом», и гимнастика, и земледелие; им же управляются и музыка, которая есть «περί άρμονίαν και υθμόν ερωτικών επιστήμη» (187 с) [
Знание любовных начал, касающихся строя и ритма (там же.
Но
Бог, открывающийся в Софии, являет Себя в триипостасности Своей как Творец, Бог-Отец, Логос и Дух Святый животворящий; животворением же дается и
знание себя осуществленным в своей идее, ее ощутившей как живую, действующую силу космоса, победу в хаосе.
Люди «одни из тварей, кроме способности к разуму и слову, имеют еще чувственность (το αισθητικό ν), которая, будучи по природе соединена с умом, изобретает многоразличное множество искусств, умений и
знаний: занятие земледелием, строение домов и творчество из не-сущего (προάγειν ёк μη οντων), хотя и не из совершенно не сущего (μη ёк μηδαμώς όντων) — ибо это принадлежит лишь
Богу — свойственно одному лишь человеку…
Таким исканием является и язычество, которое содержит в себе или, по крайней мере, может содержать положительное
знание о
Боге, некое о Нем откровение.
Ими овладели похоть
знания, получаемого помимо любви к
Богу и богосознания, похоть плоти, ищущей телесных услаждений независимо от духа, похоть власти, стремящейся к мощи помимо духовного возрастания.
Неточные совпадения
Поди ты сладь с человеком! не верит в
Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее
знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая,
бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Когда священник начал мне давать уроки, он был удивлен не только общим
знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь
бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать ответ.
Если человек — медиум, через который проходят неотвратимые магические силы, которые можно расколдовать лишь путем особого
знания, то он — лишь пассивная частица магического естества, он не свободен, не активен, не образ и подобие
Бога.
Соблазн змииного, люциферианского
знания не потому греховен, что
знание греховно, а потому, что соблазн этот есть незнание, так как
знание абсолютное дается лишь слиянием с
Богом.
Дефект нашего
знания есть дефект самого бытия, результат греховности, отпадения от
Бога.