Лично я познакомился с ним впервые на каком-то масленичном пикнике по подписке в заведении Излера. Он оказался добродушным малым, не без начитанности, с высокими идеалами по
части театра и литературы. Как товарища — его любили. Для меня он был типичным представителем николаевской эпохи, когда известные ученики Театрального училища выходили оттуда с искренней любовью к"просвещению"и сами себя развивали впоследствии.
Неточные совпадения
Тогда драматические спектакли шли постоянно — вперемежку — на обоих
театрах. Балеты давались
чаще опер, и никто из певцов меня не привлекал, кроме Бантышева в его прославленной роли Торопки-гудочника в «Аскольдовой могиле» Верстовского, бывшего тогда директором.
Париж еще сильно притягивал меня. Из всех сторон его литературно-художественной жизни все еще больше остального —
театр. И не просто зрелища, куда я мог теперь ходить
чаще, чем в первый мой парижский сезон, а вся организация
театра, его художественное хозяйство и преподавание. «Театральное искусство» в самом обширном смысле стало занимать меня, как никогда еще. Мне хотелось выяснить и теоретически все его основы, прочесть все, что было писано о мимике, дикции, истории сценического дела.
Тогда, то есть во второй половине 60-х годов, не было никаких теоретических предметов: ни по истории драматической литературы, ни по истории
театра, ни по эстетике. Ходил только учитель осанки, из танцовщиков, да и то никто не учился танцам. Такое же отсутствие и по
части вокальных упражнений, насколько они необходимы для выработки голоса и дикции.
По
части тогдашних"императорских"
театров (то есть получавших государственную субсидию) я обратился было к Камиллу Дусе, чиновнику театрального"интендантства"; но от него я мало добился толку.
Курсы его бывали по нескольку раз в неделю, в фойе ученического
театра, а кто хотел заниматься посерьезнее, тот брал у него и уроки на его квартире, в той же
части — города.
Увеселительная
часть выставки не имела в себе ничего особенно привлекательного. Ни зала для концертов, ни
театр не могли соперничать с тем, что город давал приезжим на бульварах.
Мне как специальному изучателю
театра Лондон дал несколько новых деталей по
части техники, но, как я уже и заметил выше, ничего выдающегося ни по репертуару, ни по игре артистов.
В Вене я больше видал русских. Всего
чаще встречался опять с зоологом У. — добрым и излиятельным малым, страстным любителем
театра и сидевшим целые дни над микроскопом. Над ним его приятели острили, что он не может определить, кто он такой — Гамлет или Кёлликер — знаменитый гистолог и микроскопист. У него была страстишка произносить монологи, разумеется по-русски, ибо немецкий прононс был у него чисто нижегородский. Он умудрялся даже такое немудрое слово, как «Kase» (сыр) произносить как «Kaise».
Неточные совпадения
Изредка доходили до слуха его какие-то, казалось, женские восклицания: «Врешь, пьяница! я никогда не позволяла ему такого грубиянства!» — или: «Ты не дерись, невежа, а ступай в
часть, там я тебе докажу!..» Словом, те слова, которые вдруг обдадут, как варом, какого-нибудь замечтавшегося двадцатилетнего юношу, когда, возвращаясь из
театра, несет он в голове испанскую улицу, ночь, чудный женский образ с гитарой и кудрями.
Когда кончился монолог,
театр затрещал от рукоплесканий. Mariette встала и, сдерживая шуршащую шелковую юбку, вышла в заднюю
часть ложи и познакомила мужа с Нехлюдовым. Генерал не переставая улыбался глазами и, сказав, что он очень рад, спокойно и непроницаемо замолчал.
Вместе с преподаванием, устраивались и развлечения. Бывали вечера, бывали загородные прогулки: сначала изредка, потом, когда было уже побольше денег, то и
чаще; брали ложи в
театре. На третью зиму было абонировано десять мест в боковых местах итальянской оперы.
Вечером я был в небольшом, грязном и плохом
театре, но я и оттуда возвратился взволнованным не актерами, а публикой, состоявшей большей
частью из работников и молодых людей; в антрактах все говорили громко и свободно, все надевали шляпы (чрезвычайно важная вещь, — столько же, сколько право бороду не брить и пр.).
У Петровского
театра стояли пожарные дроги с баграми, запряженные светло-золотистыми конями Сущевской
части. А у Немецкого клуба — четверки пегих битюгов Тверской
части.