Неточные совпадения
С Бутлеровым у нас с двумя моими товарищами по
работе, Венским и Х-ковым (он теперь губернский предводитель дворянства, единственный в своем роде, потому что вышел из купцов), сложились
прекрасные отношения. Он любил поболтать с нами, говорил о замыслах своих
работ, шутил, делился даже впечатлениями от прочитанных беллетристических произведений. В ту зиму он ездил в Москву сдавать экзамен на доктора химии (и физики, как тогда было обязательно) и часто повторял мне...
Он был очень рад иметь у меня письменную
работу. Я ему диктовал и"Драматургию"и статьи. Нрав у него был тихий, почерк
прекрасный, и весь он вызывал к себе сочувствие. С переездом моим в Вену я его взял туда с собою и потом переправил его в Прагу, где он хотел найти себе более прочный заработок, долго болел и кончил самоубийством — утопился в Дунае.
Антрепренер показал и здесь неподражаемую свою изобретательность: у него были очень старинные, но прелестные французские обои, которые представляли маленьких летящих амурчиков, и еще, тоже старинной, но
прекрасной работы, эстамп, изображающий Талию.
— Ты на него слишком уже строго смотришь, Ваня. Он вовсе из себя не корчит хозяина… принципала, как ты называешь. Тон с тобой совсем товарищеский. И такая
прекрасная работа. Ее на улице не найдешь.
Неточные совпадения
Было то время, когда в сельской
работе наступает короткая передышка пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы народа уборки. Урожай был
прекрасный, и стояли ясные, жаркие летние дни с росистыми короткими ночами.
Бросила прочь она от себя платок, отдернула налезавшие на очи длинные волосы косы своей и вся разлилася в жалостных речах, выговаривая их тихим-тихим голосом, подобно когда ветер, поднявшись
прекрасным вечером, пробежит вдруг по густой чаще приводного тростника: зашелестят, зазвучат и понесутся вдруг унывно-тонкие звуки, и ловит их с непонятной грустью остановившийся путник, не чуя ни погасающего вечера, ни несущихся веселых песен народа, бредущего от полевых
работ и жнив, ни отдаленного тарахтенья где-то проезжающей телеги.
Теперь он действовал уже решительно и покойно, до мелочи зная все, что предстоит на чудном пути. Каждое движение — мысль, действие — грели его тонким наслаждением художественной
работы. Его план сложился мгновенно и выпукло. Его понятия о жизни подверглись тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем
прекрасном сиянии.
Ему также все равно, где ни быть: придут ли в
прекрасный порт или станут на якорь у бесплодной скалы; гуляет ли он на берегу или смотрит на корабле за
работами — он или делает дело, тогда молчит и делает комическое лицо, или поет и хохочет.
С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фаддеевых легион — смотрит и на новый
прекрасный берег, и на невиданное им дерево, человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему долгу — к
работе, к смерти, если нужно.