Неточные совпадения
Когда мы к 1 сентября собрались после молебна, перед тем как расходиться по классам, нам, четвероклассникам,объявил инспектор, чтобы мы, поговорив дома с кем нужно, решили, как мы желаем учиться дальше: хотим ли продолжать учиться латинскому языку (нас ему учили с первого класса) для поступления в университет, или
новому предмету, «законоведению», или же ни тому, ни другому. «Законоведы» будут получать чин четырнадцатого класса; университетские — право поступить без экзамена, при высших баллах; а остальные — те останутся без латыни и знания
русских законов и ничего не получат; зато будут гораздо меньше учиться.
Каким образом, спрошу я, могли народиться те носители
новых идей и стремлений, какие изображались Герценом, Тургеневым и их сверстниками в 40-х годах, если бы во всем тогдашнем культурном слое уже не имелось налицо элементов такого движения?
Русская передовая беллетристика торопилась выбирать таких носителей идей; но она упускала из виду многое, что уже давно сложилось в характерные стороны тогдашней жизни, весьма и весьма достойные творческого воспроизведения.
И тем разительнее выходил контраст между Подколесиным и Большовым. Такая бытовая фигура, уже без всякой комической примеси, появилась решительно в первый раз, и создание ее было делом совершенно
нового понимания
русского быта,
новой полосы интереса к тому, что раньше не считалось достойным художественной наблюдательности.
Но в последние три года, к 1858 году, меня, дерптского студента, стало все сильнее забирать стремление не к научной, а к литературной работе. Пробуждение нашего общества,
новые журналы, приподнятый интерес к художественному изображению
русской жизни, наплыв освобождающих идей во всех смыслах пробудили нечто более трепетное и теплое, чем чистая или прикладная наука.
Это равнодушие к
русскому движению оттолкнуло меня и от
русских буршей, и только когда рухнула корпорация и образовался
новый вольный
русский кружок, наши закорузлые «бурсаки» стали сбрасывать с себя эту чисто дерптскую обособленность и безличный индифферентам.
Начало этого внутреннего процесса совпало с образованием (после разрыва
русской корпорации с немцами) нашего
нового товарищеского кружка.
Сила, ум, цепкая наблюдательность, своеобразная форма, беспощадный реализм всего миропонимания; а рядом с этим склонность к обличениютого, что ему было не по душе в
новом строе общества и литературы, грубоватость приемов, чувственность, чисто
русские слабости и пороки — малодушие, себе на уме, приобретательская жилка.
Тогда в
русской опере бывали провинциалы, чиновники (больше все провиантского ведомства, по соседству), офицеры и учащаяся молодежь. Любили"Жизнь за царя", стали ценить и"Руслана"с
новой обстановкой; довольствовались такими певцами, как Сетов (тогдашний первый сюжет, с смешноватым тембром, но хороший актер) или Булахов, такими примадоннами, как Булахова и Латышева. Довольствовались и кое-какими переводными новинками, вроде"Марты", делавшей тогда большие сборы.
Всю эту смуту заварил
новый министр Путятин со своими"матрикулами", которых
русские университеты до того не знали, и студенты посмотрели на это как на что-то унизительное и архиполицейское.
Костомаров-Сухово-кобылин-Островский-Новый купеческий мир-Героический период
русского театра-Айра Олдридж-Рашель-Рубинштейн-Балакирев-Вагнер-Серов-Стасов-Тургенев-Чернышевский-"В путь дорогу"-О повествовательной беллетристике-Мой самый длинный роман-Судьба романа «В Путь дорогу»-Жизнь с матушкой
За два с лишком года, как я писал роман, он давал мне повод и возможность оценить всю свою житейскую и учебную выучку, видеть, куда я сам шел и непроизвольно и вполне сознательно. И вместе с этим передо мною самим развертывалась картина
русской культурной жизни с эпохи"николаевщины"до
новой эры.
Тогда он писал в"
Русском вестнике"и получил
новую известность за свои"Мелочи архиерейской жизни", которые писал в какой-то газете. Он таки нашел себе место и хороший заработок; но в нем осталась накипь личного раздражения против радикального лагеря журналистики.
И я был искренно доволен тем, что"
Русская мысль"наконец"реабилитировала"Лескова и позволила ему показать себя в
новой фазе его писательства. Этого немногим удается достичь на своей писательской стезе. Рядом с фигурой Лескова как
нового сотрудника «Библиотеки» выступает в памяти моей другая, до сих пор полутаинственная личность.
Сезон в Москве шел бойко. Но к
Новому году меня сильно потянуло опять в Париж. Я снесся с редакторами двух газет в Москве и Петербурге и заручился работой корреспондента. А газетам это было нужно. К апрелю 1867 года открывалась Всемирная выставка, по счету вторая. И в конце
русского декабря, в сильный мороз, я уже двигался к Эйдкунену и в начале иностранного января уже поселился на самом бульваре St. Michel, рассчитывая пожить в Париже возможно дольше.
В Германии-Тургенев-Баден-Швейцария-Бакунин-Берн и Базель-Мировой конгресс-Мюнхен-Вена-Привлекательная Вена-Веселящаяся Вена-Театральная Вена-Венские любимцы-Грильпарцер-Венский фашинг-Славянская Вена-Чехия-Дюма-Разговоры с Дюма-Мои оценки Дюма-Наке-Корш-Об Испании-Испанские впечатления-Мадрид-В кругу иностранных корреспондентов-Поездка по Испании-Испанская политика-Испанский язык-Испанские музеи-В Барселонк-Моя программа пепеездов-"С Итальянского бульвара"-Герцен-Русские в Париже-Огарев-Отношения к Герцену-Кавелин-Разговоры с Герценом-"Общечеловек"Герцен-Огаревы и Герцен-Парижская суета-Снова Вена-Невинный флирт-О французких женжинах-Роман и актрисы-Планы на следующий сезон-Бакст-Гончаров-В Берлине-Политические тучи-Война-Седанский погром-Французские Политики-Возвращение в Россию-Берг и Вейнберг-Варшава-Польский театр-В Петербурге-Некрасов-Салтыков-Салтыков и Некрасов-Искра-Петербургские литераторы-Восстание Коммуны-Литературный мир Петербурга-Петербургская атмосфера-Урусов-Семевский и Краевский-Вид Парижа схватил меня за сердце-Мадам Паска-Мои парижские переживания-Опять Петербург-Театральные заботы-Дельцы-Будущая жена-Встреча
русского Нового года
Привлекательной стороной Вены была и ее дешевизна, особенно при тогдашнем, очень хорошем
русском денежном курсе. Очень легко было устроиться и недорого и удобно. Моим чичероне стал корреспондент"Голоса", впоследствии сделавшийся одним из главных сотрудников"
Нового времени", тогда юный московский немчик. Он сильно перебивался и вскоре уехал в Петербург, где из"Голоса"перешел в"Петербургские ведомости", уже позднее, когда я вернулся в Петербург в январе 1871 года и продолжал писать у В.Ф.Корша.
На тогдашней выставке в Елисейских полях Дюма пригласил меня на завтрак в летний ресторан"Le Doyen", долго ходил со мною по залам и мастерски характеризовал мне и главные течения, и отдельные
новые таланты. С нами ходил и его приятель — кажется, из литераторов, близко стоявших к театру. И тут опять Дюма выказал себя на мою тогдашнюю оценку
русского слишком откровенным и самодовольным насчет своих прежних любовных связей.
Но перед
новым переездом в континентальную"столицу мира"я столкнулся с
русской молодежью в двух местах в Швейцарии.
Новый роман Гончарова (с которым я лично познакомился только летом следующего, 1870, года в Берлине) захватывал меня в чтении больше, чем я ожидал сам. Может быть, оттого, что я так долго был на чужбине (с января 1867 года) и
русская жизнь в обстановке волжской природы, среди которой я сам родился, получала в моем воображении яркие краски и рельефы.
В самом начале театрального сезона 1869–1870 года в"Водевиле"дебютировала молодая артистка, по газетным слухам —
русская, если не грузинская княжна, готовившая себя к сцене в Париже. Она взяла себе псевдоним"Дельнор". Я с ней нигде перед тем не встречался, и перед тем, как идти смотреть ее в
новой пьесе"Дагмар", я был скорее неприязненно настроен против этой
русской барышни и ее решимости выступить сразу в
новой пьесе и в заглавной роли в одном из лучших жанровых театров Парижа.
Та требовательность, какую мы тогда предъявляли, объяснялась, вероятно, двумя мотивами: художественной ценой первых пьес Островского и тем, что он в эти годы, то есть к началу 70-х годов, стал как бы уходить от
новых течений
русской жизни, а трактование купцов на старый сатирический манер уже приелось. В Москве его еще любили, а в Петербурге ни одна его бытовая пьеса не добивалась крупного успеха.
В этот перерыв более чем в четверть века Лондон успел сделаться
новым центром эмиграции. Туда направлялись и анархисты, и самые серьезные политические беглецы, как, например, тот
русский революционер, который убил генерала Мезенцева и к году моего приезда в Лондон уже успел приобрести довольно громкое имя в английской публике своими романами из жизни наших бунтарей и заговорщиков.
Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу
русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски
новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа
русского… // О сеятель! приди!..
Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между
русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в
новые торжественные ризы.
Хотя он и должен был признать, что в восточной, самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного
русского населения только пропитанием самих себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и имел свою
новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
Всё было, вместе с отличным обедом и винами не от
русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки, очень благородно, просто и весело. Кружок людей в двадцать человек был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных,
новых деятелей и вместе остроумных и порядочных. Пили тосты, тоже полушутливые, и за
нового губернского предводителя, и за губернатора, и за директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна была оставить своих
новых знакомых, потому что две маленькие
русские девочки, дочери больного, бежали к ней.