Неточные совпадения
Они держали друг друга за
руку. Теркин смотрел на Серафиму снизу вверх; он нагнулся, чтобы
глазам его удобнее было проникать под щиток ее черной шляпы, покрытой бантами и черными же перьями.
Лицо Перновского становилось совсем красным, влажное от чая и душевного волнения.
Глаза бегали с одной стороны на другую; чуть заметные брови он то подымал, то сдвигал на переносице. Злобность всплыла в нем и держала его точно в тисках, вместе с предчувствием скандала. Он видел, что попался в
руки «теплых ребят», что они неспроста обсели его и повели разговор в таком тоне.
Про их встречи с Теркиным она как будто догадывалась. Серафима рассказала ей про их первую встречу в саду, не все, конечно. С тех пор она нет-нет да и почувствует на себе взгляд матери, взгляд этих небольших серых впалых и проницательных
глаз, и сейчас должна взять себя в
руки, чтобы не проговориться о переписке, о тайных свиданиях.
— За эти месяцы вот как он разнемогся, тебя стал жалеть… не в пример прежнего. И ровно ему перед тобой совестно, что оставляет дела не в прежнем виде… Вчерашнего числа этак поглядел на меня, у самого слез полны
глаза, и говорит: «Смотри, Матрена, хоть и малый достаток Серафиме после меня придется, не давай ты его на съедение муженьку… Дом твой, на твое имя записан… А остальное что — в
руки передам. Сторожи только, как бы во сне дух не вылетел»…
Он немножко нахмурил брови, но тотчас же его большие
глаза, со слезой, улыбнулись, и он протянул ей
руку.
Серафима встала и начала ходить по террасе, заложив
руки за спину. Теркин следил за ней
глазами и оставался у стола.
Глаза Серафимы сверкнули. Она остановилась прямо к нему лицом и вскинула по воздуху правой
рукой.
Руки Калерии он до тех пор не видал. Разбирал он ее свободно. Серафима положила голову на его левое плечо и следила
глазами вдоль строк, перечитывая письмо уже в четвертый раз.
Его отклонило в сторону заветной мечты; наложить
руку на лесные угодья, там, в костромских краях. Ему вспомнилась тотчас же усадьба с парком, сходящим к Волге, на которую он глядел несколько часов жадными
глазами с колокольни села, куда отец возил его.
Она уже обвилась вокруг него и целовала ему
глаза, плечи, шею,
руки.
Ею Серафима назвала Калерии прости «Вася», ничего к этому не прибавила. Калерия поглядела на него своими ясными
глазами и пожала
руку.
Она взглянула на него затуманенными
глазами и пожала ему
руку.
Опять мелькнули в ее мозгу прозрачное лицо Калерии и взгляд ее кротких улыбающихся
глаз. Злоба сдавила горло. Она начала метаться, упав навзничь, и разметала
руки. Уничтожить разлучницу — вот что заколыхало Серафиму и забило ей в виски молотками.
Она могла обозвать его одним из тех прозвищ, что бросали ему в детстве! В
глазах у него помутилось… Но
рука не поднялась. Ударить он не мог. Эта женщина упала в его
глазах так низко, что чувство отвращения покрыло все остальное.
Карлик замечал, что у барина к ней большое влечение. От его детских круглых
глаз не укрылось ни одно выражение лица Теркина, когда он говорил с Калерией, брал ее
руку, встречал и провожал ее… Только он не мог ответить за барина, какое влечение имеет он к ней: «по плоти» или «по духу».
Поезд наконец тронулся. Теркин прислонил голову к спинке дивана и прикрыл
глаза рукой… Он опять силился уйти от смерти Калерии к тому, за чем он ехал к Троице. Ему хотелось чувствовать себя таким же богомольцем, как весь ехавший с ним простой народ. Неужели он не наживет его веры, самой детской, с суеверием, коли нужно — с изуверством?
Все эти разоблачения перенесли гостя к тому времени, когда, бывало, покойный Иван Прокофьич весь раскраснеется и с пылающими
глазами то вскочит с места, то опять сядет,
руками воздух режет и говорит, говорит… Конца его речам нет…
В креслице качель сидела и покачивалась в короткой темной кофточке и клетчатой юбке, с шапочкой на голове, девушка лет восемнадцати, не очень рослая. Свежие щеки отзывались еще детством — и голубые
глаза, и волнистые светлые волосы, низко спадавшие на лоб.
Руки и ноги свои, маленькие и также по-детски пухлые, она неторопливо приводила в движение, а пальцами
рук, без перчаток, перебирала, держась ими за веревки, и раскачивала то одной, то другой ногой.
Она говорит: «в девках» и горничных называет «девки». От ее голоса, серых
глаз, всего тона приходится иногда жутко; но к ней она не придирается, не ворчит, по целым дням ее не видно — все ей нездоровится. Только и Сане сдается, что нянька Федосеевна права: «сухоручка» держит папу в
руках, и без ее ведома ничего в доме не делается.
Первач сидит около нее на стуле очень близко и смотрит ей в
глаза так, точно хочет выведать все ее мысли о нем. Она было хотела дать ему понять, что он не имел права протягивать к ней под столом носок, ища ее ноги; но ведь это ей доставило удовольствие… Зачем же она будет лицемерить? И теперь она уже чувствует, что его носок опять близится… а
глаза ласкают ее…
Рука, все под столом, ищет ее
руки. Она не отдернула — и он пожал.
Низовьев совсем зажмурил
глаза, вскинул
руками и подался назад головой… Губы его выпятились…
В
глазах Теркина, — Первач был в этом уверен, мелькнуло что-то, говорившее прямо: „любезный друг, ты, прежде всего, должен сам выказать готовность держать нашу
руку…“
— Наша конференция с Иваном Захарычем кончилась, — заговорил он, потирая
руки.
Глаза его беспокойно перескочили от горбуньи к Теркину.
Она схватила это
глазами и отняла
руку.
Этот возглас вырвался у Сани порывисто, вместе с движением головы, которую она еще сильнее отвернула, и одну
руку высвободила, чтобы вынуть платок и утереть
глаза.
Когда Теркин целовал ее в голову, он почувствовал, до какой степени она далека в эту минуту от всякого девичьего расчета… И он умиленно взял ее опять за
руки, поднес их к губам и долго глядел ей в
глаза, откуда тихо текли слезы.
Первач сидел красный, с возбужденными веками своих маслянистых и плутоватых
глаз, весь в цветном. Кольца на его правой
руке блестели. Мизинцем он снимал пепел с папиросы и поводил смешливо
глазами.
Внезапная мысль брызнула на нее холодной струей. Та могла ведь и сама повиниться ему, когда он попросил ее
руки; поди, разрюмились оба, и он, что твой раскольничий начетчик, дал ей отпущение в грехах, всё простил и себя в собственных
глазах возвеличил.
И только?.. Неужели только? Серафима закрыла
глаза и повела по лицу ладонью правой
руки.
Глаза ее делались влажны; но она не заплакала; лежала недвижно, опустив
руки на одеяло… Ей так сладко вдруг стало мыслью своей ласкать образ Васи, припоминать его слова, звук голоса, повороты головы и всего тела, взгляды его в начале и в середине их разговора.
Как отчетливо видит она ее; нужды нет, что только мельком оглядела, когда проходила на балкон: это пухлое розовое личико, ясные
глаза, удивительные
руки, косу, девичий стан.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными
руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным
глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями
рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга
глазами.
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, //
Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе лежал, // В
глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш из
рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к
руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа
руки, стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Так шел он долго, все простирая
руку и проектируя, и только тогда, когда
глазам его предстала река, он почувствовал, что с ним совершилось что-то необыкновенное.