Неточные совпадения
В язычестве было
подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл оставался еще закрытым, и
религия любви еще не явилась в мир.
Возрождение ценностей и благ языческого мира, всей заключенной в этом мире
подлинной жизни, почувствованной языческим миром святости первозданной плоти, есть дело религиозное и с
религией воскресенья плоти связанное.
Нельзя отрицать язычества, безумно видеть в нем злой соблазн; язычество было
подлинным откровением, но первоначальным, неполным, односторонним, и были глубокие, мистические причины гибели язычества как
религии.
Если мир содержится в Боге, но не есть Бог, ибо отделен от Божества непереходимой бездной трансцендентности, то и
подлинная религия может основываться на нисхождении Божества в мир, на вольном в него вхождении, приближении к человеку, т. е. на откровении, или, иначе говоря, она необходимо является делом благодати, сверхприродного или сверхмирного действия Божества в человеке.
В глубине всякой
подлинной религии и всякой подлинной мистики есть жажда преодоления «мира» как низшего бытия, победа над «миром», и, следовательно, есть аскетика как путь к этому преодолению и этой победе.
Духу этому ненавистен тот онтологический аристократизм, который лежит в основе всякой
подлинной религии и более всего — христианства, аристократизм духовной свободы и духовного первородства, божественного происхождения человека.
Неточные совпадения
— Даже. И преступно искусство, когда оно изображает мрачными красками жизнь демократии.
Подлинное искусство — трагично. Трагическое создается насилием массы в жизни, но не чувствуется ею в искусстве. Калибану Шекспира трагедия не доступна. Искусство должно быть более аристократично и непонятно, чем
религия. Точнее: чем богослужение. Это — хорошо, что народ не понимает латинского и церковнославянского языка. Искусство должно говорить языком непонятным и устрашающим. Я одобряю Леонида Андреева.
Всякая
подлинная, живая
религия знает свою объективность и опирается на нее, — она имеет дело с Божеством, произносит Ему ЕСИ; психологизмом является лишь «
религия настроения», т. е. религиозность, бессильная подняться до
религии и светящая чужим, отраженным светом.
Догмат есть имманентизация трансцендентного содержания
религии, и это влечет за собой целый ряд ущербов, опасностей, подменов; при этой логической транскрипции мифа неизбежно зарождается схоластика (или «семинарское богословие»), т. е. рационалистическая обработка догматов, приноровление их к рассудочному мышлению, при котором нередко теряется их
подлинный вкус и аромат, а «богословие» превращается в «науку как все другие», только с своим особым предметом.
При свете христианской веры могут получать справедливую оценку те истины, которые наличествуют в догматических учениях нехристианских
религий, и те черты
подлинного благочестия, которые присущи их культу. Но и для такого признания совсем не нужно стремиться во что бы то ни стало устроить какой-то религиозный волапюк или установить междурелигиозное эсперанто.
Этот мифотворческий пафос Гегеля, может быть, лучше всего объясняет, почему он ставил философию выше
религии, ибо философское ведение для него ощущалось как
подлинный миф, а философия как истинная мифология.